Сексус - Генри Миллер

С этой точки ее рассказ переходит на другое. А потом перескакивает еще и еще раз. В своем рвении уследить за полетом ее фантазии я совсем позабыл об отправной точке этой занимательной истории. А суть была в том, что Мона заболела. Сначала она не могла установить, что это такое: на первых порах болезнь проявлялась вроде обострившегося геморроя. Лежание на сырой земле – вот что послужило причиной, так утверждала она. Да и доктор думал так же. Потом приступ повторился, и она снова пошла к врачу, и он ей помог.

Для меня, интересовавшегося лишь тем, как все это происходило, учитывая, что мои прыщи не давали мне покоя, имел, оказывается, гораздо большее значение другой выяснившийся факт. Так или иначе, но я не обратил внимания на детали последующего: как она поднялась с земли, как добиралась до Нью-Йорка, как позаимствовала у Флорри кое-что из одежды и так далее. Я припомнил, как спросил ее, давно ли стряслось это жуткое приключение, и она ответила мне как-то неопределенно. И теперь, складывая все вместе, я вдруг понял, что она вела дело к Карузерсу: как она жила у него, как готовила ему и все такое. Как же это случилось?

– Да я же тебе как раз и рассказываю, – сказала она. – Я пошла к нему, потому что не решалась появиться дома в таком виде. Он был ужасно мил. Обходился со мной как с собственной дочерью. Это я к его доктору обратилась. Он меня сам к нему и отвел.

Я решил, что она жила с Карузерсом в том самом доме, где назначила мне свидание и куда он явился неожиданно и закатил сцену ревности. Но я ошибся.

– Это было гораздо раньше, – объяснила она. – Он жил тогда на Манхэттене. – И она назвала одного известного американского юмориста, с которым Карузерс делил ту квартиру.

– Но ты же тогда была совсем ребенком, если не врешь про свой возраст.

– Мне было семнадцать. Я сбежала из дому во время войны и устроилась на военный завод в Нью-Джерси. Но проработала там всего несколько месяцев. Карузерс заставил меня бросить работу и вернуться в колледж.

– Так ты, значит, и вправду колледж закончила? – Я был немного смущен всеми этими хитросплетениями.

– Разумеется, закончила. Может, ты перестанешь копа…

– И с Карузерсом ты познакомилась на военном заводе?

– Не на заводе. Он работал поблизости, на фабрике красок. И время от времени брал меня с собой в Нью-Йорк. Кажется, он был вице-президентом компании. А вообще он мог делать все, что ему нравилось. Водил меня в театры, в ночные клубы. И очень любил танцевать.

– А ты не жила с ним тогда?

– Нет, это было гораздо позже. Даже на Манхэттене, после изнасилования, я с ним не жила. Я приходила готовить для него, убирала комнаты, чтобы показать, как я ему благодарна за все, что он для меня сделал. И он никогда не просил меня стать его любовницей. Он на мне жениться хотел… Но ему совесть не позволяла бросить жену… Она у него больная…

– В сексуальном смысле?

– Слушай, я же тебе все о ней рассказывала. Какое это имеет значение, в конце концов?

– Ну, ты меня совсем запутала, – только и мог я сказать.

– Но я же тебе всю правду говорю. Ты сам просил мне рассказать все, а теперь не веришь.

Страшное подозрение вспыхнуло в эту минуту в моем мозгу. «Изнасилование» (если это и вправду было изнасилование) случилось совсем недавно. Может быть, «итальянец» с ненасытным членом был не кто иной, как влюбленный дровосек из северных лесов? И уж конечно, не один раз во время полуночных автомобильных прогулок пылкие девицы доставляли себе удовольствие быть таким образом «изнасилованными» после хорошей выпивки. Я представил себе, как она стоит голая, одна, в мокром рассветном поле, тело ее все в кровоподтеках, маточные стенки повреждены, прямая кишка разорвана, туфли пропали, черные и синие круги под глазами… Да, это такая вещица, которую романтическая молодая леди вполне может состряпать, чтобы прикрыть легкомысленный шажок, приводящий, как правило, к гонорее или геморрою, хотя, кажется, геморрой можно заполучить намного дешевле.

– Думаю, нам лучше пойти завтра вдвоем к врачу и проверить кровь, – как можно спокойнее сказал я.

– Ну конечно, я пойду с тобой, – ответила она.

Мы нежно поцеловали друг друга и плавно погрузились в долгое основательное совокупление.

Но теперь в меня въелась беспокойная мысль. У меня возникло предчувствие, что она найдет предлог, чтобы оттянуть на несколько дней визит к врачу. За это время, если я и в самом деле болен, болезнь вполне может перекинуться на нее и все будет объяснено. Да нет, прогнал я эту мысль от себя, врач точно определит, она ли меня заразила или я ее. Да и от кого другого я мог подцепить эту дрянь, если не от нее?

Перед тем как заснуть, я успел узнать, что она лишилась девственности в пятнадцать лет. Само собой, и в этом была виновата ее мать. Мону так извели постоянные разговоры дома – деньги, деньги, деньги, – чуть не до сумасшествия довели, и она устроилась кассиром в кинотеатре и засела в маленькой клетушке перед входом. Прошло немного времени, и хозяин, которому принадлежала целая сеть кинотеатров по всей стране, обратил на нее внимание. Он ездил в «роллс-ройсе», великолепно одевался, носил гамаши, лимонно-желтые перчатки, бутоньерку и другую соответствующую амуницию. Денег у него куры не клевали, он тащил стодолларовые из толстенной пачки. На пальцах кольца с бриллиантами, на ногтях лак, возраст неопределенный, но скорее ближе к пятидесяти, чем к сорока. Весьма сексуальный мужчина на свободной охоте – вот как он выглядел. Подарки от него Мона принимала охотно, но – никаких глупостей. Она понимала, что может из него веревки вить.

А дома было все то же: сколько бы она ни приносила денег, их всегда не хватало.

Потому-то, когда он предложил ей отправиться с ним в Чикаго на открытие нового кинотеатра, она легко согласилась: в нем она была совершенно уверена, да к тому же хотелось побыть как можно дальше от своих родственничков.

А он повел себя как истинный джентльмен: дал ей солидную прибавку к жалованью, накупил платьев и снял для нее отличный номер – все было превосходно, лучшего она и представить себе не могла. И однажды вечером, после обеда в ресторане (у них были билеты в театр на этот вечер), он неожиданно раскрылся: ему хочется знать, девственница ли она. Мона с готовностью ответила утвердительно – девственность казалась ей надежной защитой. Но, к ее удивлению, он тут же в самых откровенных и грубых выражениях признался ей, что его единственная сильная страсть – лишать невинности молоденьких девиц. Он даже признался, что это влетает ему в кругленькую сумму и нередко он рискует влипнуть по-крупному, но ничего поделать со своей страстью не может. Конечно, это болезнь, но с тех пор, как у него появились средства удовлетворять свои желания, он о докторах не думает. Ничего страшного, объяснял он, в этой процедуре нет. Он всегда обходится со своими жертвами осторожно и бережно. Ну а после того они, как правило, почитают его за благодетеля. Ведь раньше или позже каждая девушка теряет невинность, так лучше, чтобы эту операцию осуществил знаток, профессионал, так сказать. Многие молодые мужья действуют так неумело и неосторожно, что жены остаются навсегда фригидными. Он ласково и убедительно втолковывал ей, что различные осложнения супружеской жизни начинаются именно в первую брачную ночь.

Короче говоря, это был, судя по ее словам, замечательный оратор, сведущий не только в искусстве дефлорации, но и в искусстве убеждения.

– И я подумала, – рассказывала Мона, – что могу ему это позволить. К тому же он сказал, что заплатит мне тысячу долларов, а я представляла себе, что такое тысяча долларов для моих родителей.

– Так вы в этот вечер в театр не пошли?

– Почему же, пошли, но я пообещала ему то, что он хотел. Он сказал, что никакой спешки нет, чтобы я об этом не беспокоилась. И успокоил меня, что очень больно не будет. Он сказал, что ему хочется мне поверить: он долго наблюдал за мной и знает, что я умная девочка. Чтобы доказать свою искренность, он предложил мне деньги вперед, но я отказалась. Вел он себя со мной очень порядочно, и я считала, что сначала надо дело сделать, а потом деньги брать. А по правде сказать, Вэл, я уже начала в него влюбляться. Так предусмотрительно с его стороны было не давить на меня. Иначе потом он мог мне и опротиветь. Вот за эту сдержанность я ему и благодарна, хотя все прошло куда хуже, чем я могла себе представить.

Я еще не мог понять, что означают эти последние слова, а она уже удивила меня следующими:

– Видишь ли, у меня оказалась очень крепкая девственная плева. Иногда ведь, ты знаешь, даже операцию приходится делать. Я тогда никакого понятия о таких вещах не имела, думала, что будет немножко больно… немножко крови… несколько минут… а потом… А все совсем не так вышло. Целая неделя прошла, пока он наконец не прорвал пленку. И должна тебе сказать, ему это доставляло удовольствие. Он был таким ласковым! Может быть, он вообще придумал, что у меня была такая крепость. Может, он меня обманывал, чтобы растянуть удовольствие. Правда, он был не такого уж могучего телосложения. А этот у него был короткий и толстый. Мне показалось, что ему что-то мешает, но я так нервничала, что ничего не могла понять. Он оставался во мне долго, почти не двигаясь, но твердый как камень. А время от времени он вытаскивал и играл этим около моей киски. Ощущение было чудесное. Он ужасно долго мог так играть и не кончал. И говорил мне, как я хорошо сложена, как мне будет хорошо в постели, когда он наконец сломает преграду. И совсем не употреблял непристойностей, не то что другие скоты. Он был лакомка. Он любовался мной, подсказывал, как я должна двигаться, демонстрировал всякие фокусы. Это вообще могло тянуться бог знает сколько, если б в одну из ночей я не рассвирепела. Он меня чуть с ума не свел, особенно когда начал щекотать своей штукой мои губы.