Убежище. Дневник в письмах - Анна Франк

«В сущности, молодость более одинока, чем старость». Это изречение я вычитала в какой-то книге, и, по-моему, оно очень верное.

Разве взрослым здесь, в Убежище, труднее, чем нам, молодым? Нет, наверняка нет. Их взгляды уже сформировались, им есть чем руководствоваться в своих поступках, их больше не кидает из стороны в сторону. Нам, молодым, вдвойне трудно сохранять свои взгляды во времена, когда всякий идеализм разрушен и сокрушен, когда люди показывают себя с самой отвратительной стороны, когда возникают сомнения в истине и справедливости и в самом Господе Боге.

Тот, кто утверждает, что старшим здесь, в Убежище, гораздо тяжелее, наверняка не понимает, что на нас навалились в тысячу раз более трудные проблемы. Проблемы, для которых мы, возможно, еще слишком молоды, тем не менее они давят на нас, заставляя искать решение, и в конце концов, очень нескоро, мы думаем, что его нашли, но чаще всего оно рушится под напором фактов. Вот это и есть самое трудное в наше время: идеалы, мечты, прекрасные надежды, не успев возникнуть, тут же рушатся под ударами жестокой действительности. Это великое чудо, что я еще не отказалась от всех своих надежд, ведь они нелепы и неосуществимы. И все же я сохраняю их, вопреки всему, потому что до сих пор верю в доброту человеческой души.

Для меня совершенно невозможно строить свой мир, основываясь на смерти, безысходности и хаосе. Да, мир все больше превращается в пустыню, да, все громче раскаты приближающегося грома, который нас убьет, да, велико горе миллионов людей, и все же, когда я смотрю на небо, я думаю, что все опять обернется к лучшему, что эта жестокость прекратится, что в мир вернутся покой и тишина. А я должна до тех пор сохранить свои идеалы, как знать, возможно, в грядущие времена еще удастся претворить их в жизнь!

Милая Китти!

Вот теперь я полна надежд, вот теперь наконец все хорошо! Да, представь себе, все хорошо! Новости просто потрясные! На Гитлера было совершено покушение, причем не еврейскими коммунистами или английскими капиталистами, а в высшей степени арийским немецким генералом, он граф и к тому же совсем молодой. «Божественное провидение» спасло жизнь фюрера, он, к сожалению, отделался парой царапин и ожогов. Несколько офицеров и генералов из его ближайшего окружения убиты или ранены. Главный виновник расстрелян.

Это лучшее доказательство того, что у многих офицеров и генералов война сидит в печенках и они рады были бы увидеть Гитлера в гробу, установить военную диктатуру, заключить мир с союзниками, снова вооружиться и лет через двадцать начать новую войну. Возможно, провидение нарочно немного замешкалось, прежде чем убрать Гитлера с дороги, ведь для союзников гораздо удобнее, да и выгоднее, если безупречные германцы сами перебьют друг друга, тем меньше работы останется для русских и англичан и тем скорее они смогут опять приступить к восстановлению своих городов. Но пока дело до этого еще не дошло, и меньше всего я хотела бы опережать славные события. Но ты, наверно, и сама видишь, что мои слова – правда, и ничего, кроме правды. В виде исключения сегодня я не морочу тебе голову своими высокими идеалами.

Далее Гитлер соизволил сообщить своему преданному и любящему народу, что отныне все военные подчинены гестапо и что каждый солдат, которому известно о соучастии его командира в этом трусливом и низком покушении, имеет право пристрелить его на месте.

Хорошенькая история может из этого получиться! Какой-нибудь умник стер себе ноги на долгом марше, его начальник офицер обругал его. Умник хватает свою винтовку, кричит: «Ты хотел убить фюрера, вот тебе за это, получай!» Ба-бах, и спесивый начальник, который осмелился задать умнику взбучку, приказывает долго жить (а сам умирает). В конечном итоге господа офицеры будут класть в штаны от страха при любом столкновении с солдатом или необходимости что-то скомандовать, потому что у солдат оказывается больше прав и полномочий, чем у них.

Ты поняла, что я хотела сказать, или я опять раскудахталась без всякого смысла? Тут уж я ничего не могу поделать, мне сейчас не до логики, слишком радует меня надежда, что в октябре я, может быть, снова сяду на школьную скамью. О-ля-ля, да ведь я только что утверждала, что не хочу опережать события! Прости, видно, недаром обо мне идет молва, что я клубок противоречий!

Милая Китти!

«Клубок противоречий» – это последние слова моего прошлого письма и первые слова сегодняшнего. «Клубок противоречий» – можешь ты мне точно объяснить, что это значит? Что такое противоречие? Как многие другие, это слово имеет два значения – противоречить другим и иметь внутренние противоречия. Первое означает просто не соглашаться с чужим мнением, считать, что знаешь все лучше других, хотеть, чтобы за тобой осталось последнее слово, короче говоря, все неприятные качества, которыми я славлюсь; второго никто обо мне не знает, это моя тайна.

Я тебе уже не раз говорила, что моя душа словно расщеплена надвое. В одной половине помещаются моя необузданная веселость, насмешливость, жизнерадостность, а главное, способность все воспринимать со светлой стороны. В том смысле, что я не вижу ничего плохого в кокетстве, поцелуе, объятии, неприличном анекдоте. Эта сторона моей души всегда подкарауливает и оттесняет на задний план другую, гораздо более красивую, чистую и глубокую. Не правда ли, эту лучшую сторону Анны никто не знает, потому-то так много людей меня терпеть не могут. Да, конечно, я, как клоун, могу кого-то позабавить часок-другой, но после этого человек бывает сыт мною по горло целый месяц. Это, в сущности, то же самое, что для мыслящего человека любовный кинофильм, его смотрят, просто чтобы отвлечься, как забаву на один раз, и тут же забывают; не сказать, что он плох, но, уж во всяком случае, и не хорош. Мне очень неприятно признаваться тебе в этом, но почему же не признаться, если я знаю, что это чистая правда? Моя легкая, поверхностная сторона умеет очень ловко отделываться от более глубокой и потому всегда побеждает. Ты не можешь себе представить, как часто я пыталась оттолкнуть, переделать, запрятать подальше эту Анну, она ведь составляет только половину существа, носящего это имя, но у меня ничего не получается, и я знаю почему.

Я очень боюсь, как бы все, кто знает меня такой, какая я всегда, не обнаружили, что во мне есть и другая, более красивая, лучшая сторона. Я боюсь, что они начнут подшучивать надо мной, сочтут меня смешной, сентиментальной, не примут всерьез. Я привыкла к тому, чтобы меня не принимали всерьез, но привыкла к этому и может это перенести лишь «легкая» Анна, а у «более весомой» нет для этого сил. В тех редких случаях, когда мне удается с трудом вытащить на публику лучшую Анну, она, если надо сказать хоть слово, свертывается, как мимоза, предоставляет говорить за себя Анне номер один и, не успею я оглянуться, исчезает.