Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Круглая Золотая зала освещена лампадами, стоящими вдоль стен, и большим паникадилом, высоко висящим посредине. В колеблющемся, дымном свете неясно блестят золотые карнизы и колонны, идущие кругом по синей стене. Прямо против входа, на возвышении золотой же трон с золотыми львами по бокам, а немного поодаль – золотая курильница. Воздух насыщен дымом и курящимися крепкими ароматами. Синеватый туман стоит в зале, и смутно видны фигуры людей, вытянувшихся в ряды по полукругам стен. Они недавно поклонялись императору на крыльце; теперь собрались сюда, чтобы воздать ему новое поклонение и славословие. Только все они здесь уже в парадных «мундирах» – красных плащах.
Появление Диоклетиана встречено было снова всеобщим, земным поклоном. Возсев на золотой трон, он взмахнул правой рукой. Тогда поднялись красные фигуры – и хором запели славословие, воздевая руки к императору:
– Многая лета тебе, единосущный сын Юпитера – Солнца! И вперед тебе новые победы и одоления, могущественный Август, победоносец! Ты – наше светлое и всеблагое Солнце, ты – единый владыка вселенной, ты – божественный, принесший на землю золотой век!
Константин Великий
Смолкнул хор, и в наступившей тишине раздался ответный возглас императора – первые слова, который он произнес после своего приезда.
– Величайший отец всех богов, держащий в руке судьбы всего мира, – тонким голосом, не шедшим к его крупной фигуре, тянул Диоклетиан, – просветил вас, мои мудрые советники, и вас, мои храбрые соратники, и весь народ римский в добрый час избрать меня императором на счастье и радость всех и на славу Римского государства. Да будет Юпитер Величайший и впредь милостив и человеколюбив, и да будет ему слава, честь и поклонение во веки веков!
– Да будет так, как ты хочешь, юпитерственный владыка! – в один голос, как заученное, пропели сановники в красных плащах.
Снова поднял руку Диоклетиан. И по этому знаку из ряда сановников вышел на середину залы тот министр, который носил титул магистра службы. Он преклонился перед государем и, пятясь назад, с странными приседаниями, вышел из залы. Через секунду-две он вновь появился в дверях, а за ним показалась вереница людей, опоясанных красными форменными кушаками. То были лица, вновь назначаемые на видные должности: они имели счастье быть лично представленными императору и выслушать высочайшее назначение. Все они, как только вступили в двери, повалились ниц как подкошенные и лежали недвижно, как трупы. По знаку министра они по очереди поднимались, смиренно подходили к подножию трона и там еще раз падали ничком. Министр громко произносил имя каждого и ту должность, на которую он назначался. Движением пальца император повелевал склоненному предстать перед собой – и тот, приложившись губами к зеленому башмаку государя, поднимался, чтобы выслушать наставление из уст самого Августа. Диоклетиан любил поучать: ему эта процедура доставляла удовольствие, он умилялся сам от тех благих советов, какие он давал своим подвластным. Всем он говорил почти одно и то же, но, растрогавшись, он не замечал этого. Словно помолодев, он с жаром повторял на разные лады о том, что боги создали славу и величие римского имени и что они поддержат их и удесятерят, если римляне будут вести благочестивую и непорочную жизнь. А для этого необходимо, чтобы пример подавали те, кто поставлен выше. Сам он, насколько ему позволяют силы, старается, забыв о своем покое, доставить счастье своим подданным, упрочить мир, повысить благосостояние, уберечь всех от пороков и нечестия. И все, удостоенные власти его помощники должны дружно действовать в том же направлении: думать не о себе, не о своих выгодах, а о пользе общей, стоять на страже закона, не дозволять сильным обижать слабых, защищать невинных, не применять и не вымогать, высоко держать знамя справедливости, ко всем относиться ровно и благожелательно, будь то даже последний раб. Тогда все поймут, что государство ими дорожит, и все будут хотеть служить ему и с охотой работать на него. И процветет земля, и возрадуются люди, и жизнь для всех будет обильна и легка.
– И да помогут тебе, Юпитер Величайший, и прочие боги на твоем новом, многотрудном, но святом поприще! – так заканчивал император свое наставление каждому из представлявшихся и на прощанье допускал еще раз приложиться к своей ноге. И счастливец должен был удаляться от священной особы, пятясь назад на четвереньках.
Последним представлялся императору высокий, стройный, совсем еще молодой человек, появление которого вызвало некоторое волнение даже среди застывших в своих позах сановников. Он проделал все положенные падения и преклонения, но в нем было что-то, не похожее на остальных. И когда встал он перед троном и открылось его красивое, несколько бледное лицо с прищуренными глазами и презрительно сжатыми губами, едва уловимый, недоброжелательный шепот прошелестел в зале. Министр назвал юношу Константином, сыном Констанция, императора и цезаря в Галлии и Британии. А назначался он на высокую военную должность трибуна первого ранга. Константин знал, что у него много завистников при дворе Диоклетиана, где он остался служить, знал, что императору внушили подозрения против него. Не раз его недоброжелатели старались погубить его, навязывали ему опасные для жизни поручения. Будто бы восхищаясь его физической силой и ловкостью, они вовлекали его то в бой со львом, то в поединок с каким-то богатырем-сарматом…
И, всматриваясь в стоявшего перед ним юношу, Диоклетиан стал чувствовать смутную тревогу и спешил договорить свое наставление. Он долго затем глядел вслед удалившемуся Константину: ему вспоминались дружеские советы его соправителя, Цезаря Галерия, при последнем свидании – не доверять бледному сыну Констанция.
Диоклетиан дал знак рукой министру служб, который с поклоном доложил, что перед очи императора жаждут предстать иноземные люди, послы великого персидского царя. Император выразил на то согласие наклонением головы, и тотчас же парчовые завесы сдвинулись и закрыли трон, на котором сидел Диоклетиан, и ближайших придворных, помещавшихся около него. Введенные в залу персидские уполномоченные, один впереди, двое сзади, все одинаково смуглые и чернобородые, похожие друг на друга, как родные братья, в ярких кафтанах и пестрых шапках, преклонились перед золотой занавесью. И три их одинаковых лица выражали одну и ту же изысканную вежливость и одно и
