Аппетит - Филип Казан

Я ускользнул обратно к своим жаровням, где заново затянул завязки маски и попытался отогреть дрожащее тело. Марко жив и стал еще ужасней прежнего. А это означало, что Тессина оказалась в один миг вырезана из моего будущего. Фортуна отсекла ее от меня, как разделяют сросшихся близнецов. Бартоло – он тоже выглядел вполне здоровым, на свой манер, – рано или поздно умрет, но Марко ни за что не отпустит Тессину. Она потеряна – и Флоренция тоже, как будто карта разорвалась и Рим вдруг оказался на другой стороне мира.

Мне пришло в голову, что я могу просто повернуться и уйти в темные туннели, которые вели прочь, под холм, чтобы потеряться там навсегда. Но даже тогда я не смог бы стать более потерянным, чем сейчас.

Вбежал слуга. Марко требовал мяса – громко, грубо. Я снова вышел, взял свой нож для мяса – длинный, с узким лезвием и ручкой из куска нарвальего рога – и начал, с обычными выкрутасами, отрезать куски от поросенка. Я ловко пожонглировал одним куском, как тысячу раз видел у Орландино, опытнейшего слуги Борджиа, и изящно опустил мясо на тарелку Марко. Он фыркнул и обозвал меня гнусными словами на языке флорентийских улиц.

Было бы так просто поднять тонкое лезвие, острое и гладкое, как лист ириса, и вонзить в его горло, в ямку под адамовым яблоком, или в один из его маленьких, обведенных красным глаз. Куда сложнее было сделать то, что вместо этого сделал я: отрезать еще один безупречный кусок мяса, покрутить его секунду на плоскости ножа, демонстрируя слои – золотой обруч кожи, бледное мясо и темную, набитую орешками пинии фаршировку, – заставляя пар с его деликатным, аппетитным ароматом соблазнительно заклубиться перед ноздрями Марко, и положить еду столь же почтительно, как кладут на тарелку просфору. Потом я проделал то же самое для его отца.

После этого вечер стал более пугающим, более неотвратимым, чем худший ночной кошмар, от какого я когда-либо страдал. И весь ужас и отчаяние были заперты за холодной невыразительной маской, которую я затягивал на своем лице все крепче. Это заставляло меня бродить и скакать вокруг стола, отрезая и подавая мясо с еще более изысканными трюками. Изучать каждое слово, которое я произносил, в поисках мельчайшего следа Флоренции. Молиться Господу, Богоматери и, в конце концов, любым демонам, которые могли жить в этом гроте, – возможно, тем самым, что смотрели на нас с каждой стены, – чтобы сделаться невидимым. Я был слишком перепуган, чтобы осознать, что таковым, в общем-то, и был.

Но внезапно все закончилось. Папа выпрямился и поманил меня.

– Отпусти своих людей, – коротко велел он.

– Все ли было к удовлетворению вашего святейшества? – промямлил я.

– Что? Да, да. Очень хорошо. – У него оказался удивительно сильный генуэзский акцент, а его брыли и подбородок будто еще больше обвисли, чем в начале трапезы. – Но ты отошлешь своих людей… – Он уставил палец вверх поразительно образным жестом, учитывая, кто это говорил.

– Очень хорошо, ваше святейшество. А я вам потребуюсь?

– Нет! – рявкнул он. – Можешь подождать нас наверху.

Я позвал стражников и велел сбросить веревочные лестницы, которые они принесли с собой. Мы, слуги, поднимались и спускались по этим узким неустойчивым конструкциям, но для гостей я их счел неподобающими. Капитан стражи спустился, и мои работники в масках полезли, один за другим, наверх, к бледному просвету луны в потолке. Я уже собирался присоединиться к ним, когда вспомнил про жаровни. Их нельзя было оставить гореть, потому что рядом лежали сухие как порох деревянные балки, а кроме того, мне внезапно остро потребовалось опорожнить кишки.

Папа и его гости стояли тесным кружком спинами ко мне. Подумав, что они ждут, когда капитан стражи вызовет корзину, чтобы поднять их, я проскользнул мимо, убедился, что жаровни более-менее остыли, и бросился искать местечко, где присесть. В комнате было три выхода, каждый вел куда-то в полную темноту, но света от свечей, расставленных мной вокруг кухонного пространства, было достаточно, чтобы отбрасывать слабый отблеск на покрытые фресками колонны ближайшего проема. Я заглянул туда: ничего, кроме впечатления обширной пустоты, поднимающейся вокруг меня. Я вошел, осторожно ступая, чтобы не запнуться, если попадутся упавшие плиты или балки, и когда отошел достаточно далеко, полностью погрузившись в тишину и ночь, стянул исподнее и присел.

Слава Богу, что напряжение этого вечера, страх и беготня иссушили мои кишки. Было ощущение, что нужно облегчиться, но облегчения не наступило. Так что я сидел молча, тужась без всякого результата. Ничего не выходило: ни дерьма, ни даже звука заднего ветра. И пока я так сидел, в соседнем зале раздались голоса. Папа стоял рядом с жаровнями, идеально очерченный рамкой маленького прямоугольника оранжевого света. Потом появился молодой флорентиец, потом Бартоло Барони, архиепископ и, наконец, племянник Папы и солдат.

– Джироламо, я понимаю, – нетерпеливо сказал Папа племяннику. – Ни один человек в мире не желает уладить это дело больше, чем я. Но такие вещи нельзя поощрять.

– Мы не намерены проливать кровь, – сказал племянник. – Но если нужно…

– Джироламо, я не позволю этого! – Голос Папы отражался и отдавался эхом от стен.

Я встал на четвереньки, едва дыша, не осмеливаясь даже натянуть белье.

– Ваше святейшество, будет практически невозможно повлиять на результат без смерти по самой меньшей мере Лоренцо и его брата.

Это вмешался солдат. Он говорил терпеливо, и взвешенно, и немного неодобрительно, хотя я не мог понять, что́ он осуждал: тему или публику.

– Дядя, это может оказаться неизбежным, – сказал Джироламо.

– Бога ради, племянник! Ты что, свой разум погулять отпустил? Мы же часто обсуждали, как удачно будет, если что-то – революция, скажем, или счастливая случайность – сумеет избавить Флоренцию от этого негодяя Лоренцо. Без семьи Медичи Республика станет нашим другом…

– Конечно, конечно, – ровно вмешался архиепископ. – Мы всё контролируем, ваше святейшество. Ничего не случится, если вы этого не пожелаете.

– Сальвиати! – Папа испустил вздох: он явно был здорово пьян. – Не пойми меня неправильно. Результаты описанного мной очень нас порадуют. Но я не буду – не могу – поощрять лишение жизни кого бы то ни было.

– Тогда мы здесь закончили, – произнес солдат Монтесекко с явственным облегчением.

– Вы должны нам доверять, ваше святейшество! – Молодой флорентиец, переминавшийся с ноги на ногу, стиснул руки в мольбе.

Однако было ясно, что он в бешенстве. Бартоло Барони сильно ткнул его под ребра.

– Пацци, его святейшество устал, – твердо сказал он. – Мы должны поблагодарить его за… занимательный вечер. Не надо больше этого. Я прибыл из-за сына и определенных интересов, которые мы разделяем с архиепископом. Но Лоренцо де Медичи – человек разумный. Я уверен, у его святейшества должны быть более мягкие методы убеждения, чем это… это…

– Ваша гуманность делает вам честь, сын мой, – сказал Папа. – Но хотел бы я, чтобы остальные здесь разделяли вашу терпеливость.

– Мы можем хотя бы еще раз поговорить? – спросил Джироламо, обменявшись взглядами с Пацци.

Пацци! Конечно же, я видел этого человека раньше. Господи, да если это Франческо Пацци, а парень подходил по возрасту, то я не однажды играл против него в кальчо.

– Мессер Бартоло прав, – сказал Пацци. – Мы не можем поощрять смерть, чьей бы она ни была. Я уверен, собственные пороки Лоренцо вскоре доведут его до беды. А тогда мы будем готовы.

– В этом есть здравое зерно, молодой человек, – сказал Папа. – Теперь нам пора по кроватям. Я уже слишком стар, чтобы спать в пещере.

Они ушли. Только после того, как их голоса затихли в отдалении и я услышал, как корзина опустилась и поднялась, а потом еще восемь раз, я осмелился встать; и щелчки моих коленных суставов зашептались, разбегаясь по невидимым стенам. Теперь зазвучали другие голоса: солдаты и слуги спустились, чтобы приступить к уборке. Я снял маску, поправил тогу и вышел на свет, где начал собирать вещи.

Я вылез по лестнице наверх и встал на краю расселины, глядя вокруг на слабый свет костров для готовки, на слуг, которые сидели на поваленном дереве и допивали остатки вина. Все казалось чудовищно обыденным после странных ощущений грота и ужасных, похожих на сон вещей, которые там произошли. Я видел, как мертвец воскрес и украл мое будущее. Я видел, как немые статуи подавали ужин Папе Римскому. Я слышал, как гости Папы горячо обсуждали смерть людей, которых я знал. Но что вышло из всего этого? Какая-то глупость, замысел злобных пьяниц, которому Папа ни за что не позволит осуществиться. Однако моя собственная история закончилась. Я никогда не чувствовал себя более одиноким, чем в этот миг, слушая треск огня и тихую болтовню слуг.