Изменник - Владимир Герлах

11 февраля после неудачной засады у Дубков вернулись на остров, доложили о неустойке товарищу Соболеву, который немедленно отправил новых людей на Озерное, оттуда было получено донесение, что Галанин появился там, убил Настю, реквизировал скот и погнал его на Комарово. Пришли туда поздно, Галанин исчез, исчезли и коровы. Сильная группа лыжников двинулась к городу, чтобы нагнать Галанина с агрономами. Другие погнались за коровами, тоже напрасно. Коровы успели войти в Комарово, около города догнали немцев в их грузовике, которые успели во время спуститься к мосту и его переехать. А Галанин оказался в совхозе 1-го мая, где преспокойно пил водку и потом ночевал.

К полудню, в тумане вошли в совхоз, чтобы узнать там от своих верных людей, что Галанин бежал на Холмы.

Не задерживаясь в совхозе, погнались за ним на Холмы и, наконец столкнулись с ним, там, где никак не ожидали его встретить, на Черной балке. Агрономы, немцы и полицейские подняли стрельбу из автоматов и пулемета, беспорядочную и безвредную, но пришлось во избежание ненужных потерь отойти в лес.

Вернулись опять на остров ни с чем, доложили папаше о передвижениях совершенно непонятных Галанина… и пошло. Отправилась свежая группа партизанов на нескольких санях, новые лыжники бежали вслед гуськом, за ними на санях председатель горсовета, сам Судельман с Красниковым и новыми евреями, поступившими на партизанскую службу. И началась какая то игра в прятки, утомительная и бесполезная. Дошло до того, что однажды ночью все спали в одном и том же колхозе, на одной околице Галанин со своей бандой, на другой Судельман со своими партизанами и евреями, ночевали разделенные длинной белой улицей и туманом. Утром столкнулись в центре колхоза, от неожиданности разбежались в разные стороны в плотную вату тумана. И потерь не было на обеих сторонах, ничего кроме страшной усталости и смертельной злобы на противника, на зиму, на туман. Сходились, сталкивались и расходились, как слепые… и весь район зажил странной призрачной жизнью.

Стреляли везде в самых глухих лесных трущобах и на улицах колхозов и совхозов… долго, нелепо. По дорогам носились неясные фигуры лыжников, покрытые инеем лошадиные морды, оглобли, задки саней и раздавался веселый звон колокольчика. Крепкий русский мат висел над скованными стужей деревьями: «Подождите, гады… мать вашу… сдерем с вас шкуру, немецких холуев. Где эта белогвардейская сволочь? покажись, гад! чего хоронишься!» В ответ злобно смеялись: «Подождите, доберемся до вас, Сталинские бандиты! Аверьян! а ну-ка всыпь им». Немцы по своему вмешивались в ругань: «Саркменто… Лес… Фоер, Ганс!» В тумане веселым говорком, проносилась лента немецкого пулемета, ему яростно огрызался русский максимка. Снег сыпался с берез, осин и дубов, ели более цепко берегли свой зимний убор, падали, срезанные пулями ветки, с испуганным карканьем носилось воронье, иногда подбитое шальной пулей камнем падал на плохих стрелков, поджав хвосты уходили подальше от воюющих лесные звери. Потом становилось тише и враги расходились до следующей такой же бестолковой встречи. И потерь как на зло не было, только росло одно желание, поскорее вернуться домой, одним в город, другим на остров среди болота, чтобы отдохнуть от утомительной и бесцельной беготни. В группе изменников давно уже кончились запасы продуктов и Столетовской водки, теперь начали жить за счет благодарного населения, старосты угощали колхозными гусями и поросятами, мутной самогонкой собственного изготовления, потом собирали по приказу товарища Галанина колхозников и совхозников, которые слушали разъяснения по текущему моменту.

Недоверчивые лесные люди чесали в затылках, тяжело и трудно думали, задавали вопросы осторожные и ядовитые: «А что, г. комендант, правда, что на фронте неустойка получилась? Замерзают немцы, от Москвы отступили? Правда, что Могилев и Смоленск отдали и отступают на Минск?» Галанин не смущался, объяснял положение на фронте, не скрывал неудач, объяснял их ранней, суровой зимой, отдаленностью коммуникаций, рассказал даже о том, о чем в лесу не знали: о десанте красных в Крыму и об оставлении Ростова, но к концу обзора событий бодро добавлял: «Всего этого нужно было ожидать, но я вам советую проехать на новое московское шоссе и там посмотреть, тогда вы увидите тучи войск и танков, которые днем и ночью идут на фронт. Подготавливается новое и теперь уже окончательное наступление. Летом прикончим Сталина и его партию, увидите, а отступления больше никакого и давно уже нет! Фронт стоит крепко, за Орлом, под Ленинградом, на

Миусе и в Крыму. Не слушайте врак папаши! Ему, сволочи, выгодно сеять здесь смуту, чтобы вас грабить и убивать и заставлять дураков умирать за пропащее дело. Но и его песенка спета. Дайте срок — я его успокою, не будет больше мешать проводить нам земельные реформы: летом конец колхозам, будете все единоличниками, свободными крестьянами на свободной земле. Немцев не бойтесь! Они ведь уйдут. Где им удержаться у вас в лесах. Сами сознают, да и не любят они наших просторов, не понимают их красоты!»

Говорил свободно, весело и как будто правдиво. Колхозники, настроенные сначала враждебно и недоверчиво, вдруг обмякли, их широко открытые глаза восторженно смотрели куда то в туманный лес и они видели за туманом заманчивые картины мира и благополучия, которых не было и не могло быть на этой земле. Походили они на детей, слушающих сказки выживших из ума старух, верили басням Галанина и становились веселыми и добрыми. Говорили коменданту свои самые сокровенные мысли, делились своими опасениями в связи с предстоящими весенними работами и комендант их опять успокаивал: «Не теряйтесь, все будет, у меня МТС в порядке, все с/х машины вам исправлю и насчет горючего тоже не беспокойтесь, все будет, остановка только за вами, за вашей работой».

Были жалобы на полицейских и на старост. Галанин записывал и удивлялся: «Г. Исаев, что же вы смотрели? Почему мне до сих пор не доложили об этих безобразиях? Почему старосты назначались, а не выбирались? Говорите, что это было делом Иванова? Положим правда! Но мы это сейчас же поправим. Где староста? Вы? Отвечайте на обвинения». Староста выходил из толпы оправдывался. Иногда удачно и с его доводами соглашался Галанин и собрание, принимали во внимание его тяжелое положение, партизанов, произвол полицейских и неумолимость немцев. Но иногда допрос кончался плохо для виновного, здесь же на колхозной площади стаскивали, несмотря на мороз, штаны с виноватого, жестоко пороли и на его место выбирали нового.

Наказанные не могли примириться с такой обидой, многие уходили к папаше и принимали участие в его борьбе против Галанина, другие, немногие, бежали прямо в город, шли с жалобами на произвол Галанина к Иванову и тот шел с ними прямо к Шуберу. А Галанин, покончив с делами в одном колхозе, уезжал в туман осматривать следующий. А через несколько часов, иногда сразу после отъезда немцев с изменниками, на площади появлялась разведка партизан, а за ней сани с Судельманом и Красниковым и беспорядочный и усталый отряд веселых. Они ругались и грозились: «Куда бежали гады? Где эта белая сволочь? Говорите правду, не то постреляем всех вас, мать вашу!» Колхозники услужливо показывали в туман: «Кажись туды! Оттуда слыхали его колокольцы! Гоните, други! Они не должны быть далеко. Сию минуту убежали… Скоренько».