Обезьяны - Уилл Селф

На некоторое время в комнате воцарились тишина и беззначие; Хамбл передал Саймону косяк, и тот, не задумываясь, задней лапой принял дымящийся предмет и затянулся. Впервые со дня припадка наркотическое вещество немедицинского назначения влилось в его кровеносную систему, впервые он использовал задние, а не передние лапы.[161] Саймон снова поднес лапу к морде, удивляясь, какая она гибкая, как четко движется, как легко поднести ее туда, куда хочется. Экс-художник сделал еще одну глубокую затяжку, вдохнул характерный цветочный аромат. Ему так понравилось, что он сделал еще затяжку, еще и еще, вдыхая и выдыхая одновременно, как делают саксофонисты, когда играют длинные непрерывные последовательности нот.

— Вы хотите знать, как у нас с сексом «хууу»? — Знаки у Саймона складывались не очень хорошо, зато экспрессии в них было хоть отбавляй, галлюциноген[162] начинал действовать. — Ну, вы знаете, Реймонд, мы спариваемся морда к морде, глядя друг на друга. Наша кожа великолепна, она фантастически мягкая и шелковая. В нашем мире мы в повседневной жизни не очень часто прикасаемся друг к другу, так что спаривание — тот самый момент, когда мы можем как следует потрогать друг друга, во всех местах. Я видел, как спариваются шимпанзе, и покажу вам «уч-уч», на мой взгляд, они это делают как бы в состоянии безумия, не получая удовольствия. А вот у нас спаривание может продолжаться часами, мы нежнейшим образом «груннн» мнем кожу друг друга, ласкаем ее «чапп-чапп», гладим «чапп-чапп», целуем «чапп-чапп»…

— По мне, так это у вас самая обыкновенная чистка, — вставил Хамбл.

— Нет, конечно, нет, «уч-уч» совсем нет. Мы глядим друг на друга, глядим друг другу в глаза без страха, зная, что партнер не оттолкнет нас; наши поцелуи — вы знаете, наши зубы куда меньше ваших, — могут длиться десятки минут. И еще, Реймонд, мы занимаемся любовью только с экзогамными партнерами. Заниматься любовью с членами собственной группы для людей немыслимо. Это полное и абсолютное табу. Откуда взяться романтике, если ты можешь спариваться с любой самкой, у которой набухла седалищная мозоль «хуууу»? Откуда взяться нежности «хууууу»? Как провести различия между взрослыми и старшими подростками, если ты совершенно беззастенчиво можешь спариваться с собственным потомством «хуууу»?

Хамбл не то чтобы опешил, но все же немного удивился симметрии показанного парадокса и подумал: откуда взяться романтике и взрослению, если того, что описывает Саймон, не происходит?

А художник уже был под кайфом, образы прошлого, милого, нежного человеческого прошлого вернулись к нему с болезненной остротой. Как он мог полагать, что потерял способность забывать о своем неверии в человеческую сексуальность? Или, может быть, — тут его шерсть стала дыбом — именно эта его неспособность понять, что физическая сторона любви и есть самое святое, самое важное в человеческой жизни, что она и делает человека человеком, как раз и низвергла его в кошмарный мир с курящими траву обезьянами и шимпанзе-психиатрами.

Тут-то на сцене и появился означенный шимпанзе, не преминув заметить Хамблу, что не слишком-то рад видеть у Саймона в лапах косяк — тем более что художник получил его от натуралиста. Буснер вкатился в комнату, потрясая кулаками:

— «ХуууууГрааааа» право же, Реймонд, я думаю, психоз и марихуана — не самое лучшее на свете сочетание, что покажешь «хуууу»?

— Не знаю, не знаю «уч-уч». — Хамбл задней лапой выхватил косяк у Саймона из пасти. — Я, наоборот, полагал, что трава поможет разрушить еще бастион-другой в мании нашего союзника, а заодно добавить перцу в нашу жестикуляцию, которая, призначусь, была исключительно интересной. И в любом случае, — натуралист выскользнул из кресла и пополз к Буснеру, — у нас с вами достаточно длинные клыки, чтобы ссориться по такому незначительному поводу «хуууу», Закушко мой?

Старшие обезьяны принялись чиститься с особым искусством, а Саймон тем временем спокойно посапывал в кресле, слыша во сне восхитительные гордые копулятивные вопли людей.

Спустя некоторое время они выбрались из Норы. Хамбл подарил Саймону свою книгу о путешествии по Амазонии под обозначением «По уши в дерьме» сделав дарственную надпись. Польщенный художник отблагодарил его, показав, что у него уже есть эта книга, правда под другим заглавием и в другом мире.

Такси ожидало их у ограды, и Саймон, уносимый прочь по каменистой дороге, оглянувшись, увидел, что Хамбл стоит в той же позе, как несколько часов назад, опираясь на живую изгородь, улыбаясь, купая свои рыжие бакенбарды в лучах заходящего солнца.

Всю дорогу в Лондон Саймон мужественно переносил пытку воспоминаниями. Перед его глазами вставала миниатюрная головка Сары, откинутая назад ее белая шерсть, которую он гладит, ее острые маленькие клыки, оскаленные в экстазе, ее маленькие руки, ласкающие его возбужденный член, и особенные человеческие вокализации, издаваемые в момент кульминации спаривания: «Вот так, вот так, вот так…»

Вернувшись на Редингтон-Роуд, Саймон поднялся к себе в комнату и поставил фильм «Битва за планету людей». Из четырех фильмов сериала именно этот нравился ему больше всего, парадоксальным образом он позволял попрочнее ухватиться за стержень человечности, цепко зажать его в лапах на несколько секунд. Ему нравилось, на каком фоне происходит битва — здание вроде супермаркета в Милтон-Кейнсе,[163] нравились сами люди — кате зомби, они собирались на подвешенных в воздухе дорожках и стремились победить своих повелителей-шимпанзе; все изображалось так смешно, так непохоже. Создатели фильма даже не подумали вообразить себе, как должны выглядеть люди, которые реально способны мыслить, как такие люди себя ведут. Поэтому они, разумеется, не носили одежды ниже пояса, как шимпанзе, и бегали босыми.

Некоторые последовательности знаков в фильме — последнем из четырех — вызывали у Саймона приступы истерического хохота. Особенно громко он смеялся, наблюдая за сценой, где садисты-шимпанзе загнали в угол сверхумного потомка людей, которому удалось сбежать из будущего в конце третьего фильма, «Побег с планеты людей», и главный плохой самец — как же еще его обозначать, вопрошал Саймон — воздевал лапы: «Видеть его — словно видеть какую-нибудь неизвестную бациллу и знать, что она попалась «врррааа»!»

А потом, в самом конце, когда орды людей захватывают все здание — архитектура семидесятых годов, доведенная до логического конца, — тот же самец формировал бессмертные знаки: «Это конец цивилизации шимпанзе! Мир превратится в планету людей «вррраааа»!»

Ах если бы, думал Саймон, тупо глядя на экран и попыхивая сигаретой. Ах если бы! Хамблова трава — она в самом деле была очень крепкой — давно выветрилась у него из головы, оставив после себя лишь железобетонную уверенность, что Саймон должен, обязан во что бы то ни стало встретиться со своей экс-первой самкой Джин, должен увидеть морда к морде своих детенышей. Если между миром, как он есть сейчас, и миром, который он оставил по ту сторону судьбоносной ночи в «Силинке», существует точное соответствие, значит, единственные шимпанзе на свете, способные ему помочь, — это члены его распавшейся группы.

Буснер оторвал Саймона от размышлений. Он поухал за дверью и, не услышав ответного уханья, вошел.

— «ХууууГрааа» ну, Саймон, что скажете о нашей вылазке, не правда ли, вы узнали много нового «хуууу»?

— Однозначно, доктор Буснер. Избив то чудовище, я почувствовал себя просто великолепно, а Хамбл, что же, он мне понравился «гррнн». Он совершенно спокойно отнесся к тому, что я воображаю себя человеком, что его мир я вижу как дурацкую галлюцинацию, его интересовало другое…

— Очень хорошо, — вставил Буснер, — но будьте добры, помните, Хамбл очень эксцентричная натура.

— А в остальном все проползло как обычно «хууу».

— Как обычно «хуууу»?

— Понимаете, иногда я вроде бы готов признать, что вещи таковы, каковы они есть, — а затем меня вновь с головой накрывает волна воспоминаний, «хуyyy» вы не представляете себе, как это тяжело. Но я кое-что показал Хамблу и уверен, что это истина. Я совершенно четко помню, абсолютно четко, у меня был средний детеныш «хууу», Я очень хорошо его помню. Я должен увидеть свою экс-первую самку, только она поможет мне узнать правду. Пожалуйста, доктор Буснер, минуло уже два месяца, можно я увижусь с моими детенышами «хуууу», ну пожалуйста!

Саймон подполз к Буснеру и поклонился ему с величавой, раболепной покорностью. Психоаналитик-радикал, как он любил себя обозначать, ободряюще похлопал по заднице долговязого шимпанзе и настучал на ней:

— Хорошо, хорошо «чапп-чапп», Саймонушко, не беспокойся, мой бедненький, я просто в восхищении от того, как вы сегодня махали лапами — во всех смыслах знака. Уверен, встреча с членами экс-группы почетверенькает нам на пользу. Ваша экс-первая самка не против, так что я «хух-хух-хух» постараюсь устроить свидание в ближайшее время. Но я хотел вам показать еще кое о чем…