Повседневная жизнь средневековой Москвы - Сергей Шокарев

Одновременно с невестой для царевича Федора Татищев искал на Кавказе жениха для его сестры Ксении. Об этой девушке современники единодушно говорят как о дивной красавице. Автор «Летописной книги», повествующей о Смуте (князь И.М. Катырев-Ростовский или князь С.И. Шаховской), пишет: «Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чюднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми, ягодами (щеками. — С. Ш.) румяна, червлена губами, очи имея черны великы, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию блистаху зелною; бровми союзна, телом изобилна, млечною белостию облиянна; возрастом ни высока ни ниска; власы имея черны, велики, аки трубы, по плещам лежаху.».{583} Этот образ — белое лицо, румяные щеки, красные губы, черные густые брови и длинные волосы, средний рост и плотное телосложение, — созданный при помощи переводной «Троянской войны», может рассматриваться как идеальный. По поводу роста царевны мы можем слегка поправить автора: он был, скорее всего, ниже среднего, о чем свидетельствует найденная в гробнице царевны туфелька очень маленького размера{584}.

Русская литература Средних веков, к сожалению, не богата образами идеальных красавиц. Гораздо большее распространение имели не лишенные эротизма описания «злых жен», разжигающих блудную страсть и влекущих душу к погибели. Одно из классических женофобских произведений, «Беседа отца с сыном о женской злобе» (XVII век), изображало греховную прелесть женщины таким образом: «Таковая жена мужу своему во стретение изыдет, ланитами склабящися и нравом уничижающися, и за руце мужа принимающе, и одеяние совлачающе; словесы лстящи, усты лобызающи, сице глаголющи: “Пойди, государю мой, свет очей моих, сладость гортани моему, зрети я без тебя, света моего, не могу, и ни единого слова проглаголати. Лице мое потекло, и сердце мое окаменело, и егда возрю на тя, света моего, тогда зело возрадуюся: составы мои разступаются и вси уди тела моего трепещутся и руце мои ослабевают. Брак ты мой любезный, всегда пред очима моима есть, егда услышу слаткая твоя словеса, тогда не смею что отвещати: не отверзутся ми уста, огнь в сердцы моем горит и лице мое палить и все составы мои греются”. И аще будет юн мужъ, и она его вскоре оболстит; и аще в дому его не прилучится, и она близ оконца приседит, семо и овамо колеблющися, а со смирением не сидит: скачет, пляшет и всем телом движется, сандалиями стучит, руками плещет и пляшет, яко прелстившаяся блудница Иродиада бедрами трясет, хрептом вихляет и главою кивает, голосом поет, языком глаголет бесовская, ризы многи пременяет и в оконцо часто призирает, подобно Иродиаде чинится и многим юным угодит, и всякого к себе летит»{585}.

Самое удивительное, что в тексте речь идет именно о жене, а не о женщине вообще. Таким образом, автор «Беседы» вообще отказывал женщине в праве на проявление страсти из соображений «как бы чего плохого не вышло». Жуткие последствия увлечения женской красотой описал, в свою очередь, митрополит Даниил: «Жены красны блудница… и светло и мягко тело обьюхав, и притек, объем, целуеши, мыззжеши и рукама осязаеши, и толико безстуден и безумен быв бесовьскою любовию восхотився к ней, аки бы внутрь себе вместити, сице помрачен сый, якоже от безеловестных бываа аки жеребец некий слатнояростнивый, рзая и сластию распалаася, аки огнем горя, яко вепрь к свинии своей похотствуя, и употевая и пены испущаа…»{586}

Послушав этих старцев, можно было сделать только один вывод: женская красота — это страшная сила, которая вовсе не спасет, а, напротив, погубит мир. Мужчины эпохи Средневековья, несомненно, слушали такие поучения с вниманием, а может быть и со страхом, однако, когда возникал вопрос выбора, часто поступали по-своему. Антропологические реконструкции внешнего облика великих княгинь Евдокии Дмитриевны и Елены Глинской, цариц Марфы Собакиной и Ирины Годуновой свидетельствуют, что русские государи выбирали в жены красавиц.

Для полноты картины следует привести описания внешности русских женщин, оставленные иностранцами, гораздо более содержательные, чем свидетельства зажатых женофобией русских авторов.

П. Петрей: «Что касается женщин, они чрезвычайно красивы и белы лицом, очень стройны, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки и тонкие пальцы и безобразят себя часто тем, что не только лицо, но глаза, шею и руки красят разными красками, белою, красною, синею и темною: черные ресницы делают белыми, белые опять черными или темными и проводят их так грубо и толсто, что всякий это заметит, особливо же, когда ходят в гости или в церковь, потому что их не часто выпускают бродить по улицам, разве только в праздники или для посещения друзей и родных».

А. Олеарий: «Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы».

Я. Стрейс: «Женщины Московии обычно хорошо сложены, у них гладкая и белая кожа, но тем не менее они мажут свои лица мазями и делают это так искусно, как шут, посыпающий свое лицо мукой. Они красят кисточкой щеки и чернят брови, воображая, что это делает их необычайно красивыми».

А. Лизек «Русские женщины сколько красивы, столько ж и умны; но все румянятся. Не набелившись и не нарумянившись, ни одна не смеет явиться к царице. Замужние прячут волосы под повязкой, а девушки спускают косу на плечо и на конце вплетают в нее шелковую ленту»{587}.

Подлинный гимн русской женщине оставил немец Ганс Мориц Айрманн, побывавший в России при царе Алексее Михайловиче:

«Было бы слишком длительно рассказывать всё, что я вспомнил о Москве. А если немногим упомянуть жен и женщин московитов, то таковые с лица столь прекрасны, что превосходят многие нации, и самих их редко кто может превзойти, — если только посчастливится увидать их, ибо они столь бережно содержатся в Москве и не могут показываться так публично, как у нас. Они ходят постоянно покрытыми, как, по-видимому, и дома, и поэтому солнце и воздух не могут им повредить, но, кроме того, они не удовлетворяются естественной красотой, и каждый день они красятся, и эта привычка обратилась у них в добродетель и обязанность. Они телом стройны и высоки, поэтому их длинные, доходящие сверху до самого низа одежды сидят на них очень красиво. Они, по своему обычаю, сверх меры богато украшают себя жемчугом и драгоценностями, которые у них постоянно свисают с ушей на золотых колечках; также и на пальцах носят они ценные перстни. Свои волосы, будучи девицами, заплетают они в косу и еще украшают жемчугом и золотом так, что это выглядит чудесно, а на конец свисающей косы навешивают они кисть из золотых или шелковых нитей или переплетенную жемчугом, золотом и серебром, что очень красиво; на ногах носят кожаные сапоги разных расцветок. Эта московитская женщина умеет особенным образом презентовать себя серьезным и приятным поведением. Когда наступает время, что они должны показываться, и их с почетом встречают, то такова их учтивость: они являются с очень серьезным лицом, но не недовольным или кислым, а соединенным с приветливостью; и никогда не увидишь такую даму хохочущей, а еще менее — с теми жеманными или смехотворными ужимками, какими женщины нашей страны стараются проявить свою светскость и приятность Они не изменяют своего лица то ли дерганьем головой, то ли закусывая губы или закатывая глаза, но пребывают в принятом сначала положении. Они не носятся, точно блуждающие огоньки, но постоянно сохраняют степенность, и если кого хотят приветствовать или поблагодарить, то при этом выпрямляются, изящным образом и медленно прикладывают правую руку на левую грудь к сердцу и сейчас же изящно и медленно опускают ее, так что обе руки свисают по сторонам тела; затем они склоняют верхнюю часть корпуса низко, до половины тела, и после такой церемонии возвращаются к прямому положению. Рукопожатие у них также не принято. В итоге они производят впечатление благородных личностей, но должны остерегаться своих мужей, которые им не слишком-то доверяют»{588}.

Иностранцы, в большинстве относящиеся к России весьма критично, были единодушны в оценках красоты русских женщин и солидности мужчин. Еще одно общее место в их описаниях — замечания, что москвитянки чрезмерно увлекаются косметикой. Они весьма активно белились, румянились, чернили брови и даже зубы. Впрочем, зубы чернили и в Западной Европе, откуда, вероятно, эта мода пришла на Русь, а также в Японии. Есть мнение, что чернение зубов должно было скрыть их дефекты.

Коллинс сообщает: «Они чернят свои зубы с тем же намерением, с которым наши женщины носят черные мушки на лице: зубы их портятся от меркуриальных (ртутных. — С. Ш.) белил, и потому они превращают необходимость в украшение и называют красотой сущее безобразие». Этот обычай дожил до XIX столетия. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» пишет о жене новгородского купца: «Парасковья Денисовна, ево новобрачная супруга, бела и румяна. Зубы как уголь. Брови в нитку, чернее сажи. В компании сидит потупя глаза, но во весь день от окошка не отходит и пялит глаза на всякаго мущину. Под вечерок стоит у калитки. — Глаз один подбит. Подарок ее любезнова муженька, для перваго дни; а у кого догадка есть, тот знает, за что». Добавим сюда же еще одну сентенцию Коллинса, в полной мере относящуюся как к горожанкам XVII века, так и к купеческим женам XVIII столетия: «Красотою женщины считают они толстоту… Худощавые женщины почитаются нездоровыми, и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть: лежат целый день в постели, пьют Russian Brandy (очень способствующую толстоте), потом спят, а потом опять пьют»{589}.