Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще одно советское военное вмешательство – в Баку в январе 1990 г. – сигнализировало об очевидной неспособности Москвы контролировать события в союзных республиках, националистические лидеры которых требовали если не полной независимости, то хотя бы автономии. В отличие от разгона протестов в Тбилиси, который инициировали местные власти, этот инцидент связан непосредственно с Горбачевым, который отдал приказ ввести советские войска в азербайджанскую столицу, где антиармянские погромы привели к гибели нескольких человек. Националистический политический альянс – Народный фронт Азербайджана – смог эффективно противостоять Коммунистической партии. Для обеспечения чрезвычайного положения в город направили более 26 тыс. солдат. Они открыли огонь по мирным жителям, в столкновениях, которые продолжались более трех дней, погибло от ста до трехсот человек[1043].
События 20 января в Баку положили конец короткой партийной карьере Фуада Оджагова. Он вступил в партию годом ранее, преодолев политические опасения и надеясь, что гласность и открытые выборы на Съезд народных депутатов сигнализируют о повороте к более свободному Союзу. Оджагов признал, что карьерный рост был его основным мотивом; он только что получил место на факультете психологии и права Российской академии наук, это была должность в «идеологическом» отделе, где членство в партии играло важную роль в продвижении по службе. Тем не менее Оджагов не смог смириться с приказом руководителя СССР о нападении на его родной город Баку и был полон решимости способствовать завершению советского проекта[1044].
Январское насилие в Баку ознаменовало последний поворот к тому, что быстро превратилось в крутое пике, в котором оказался весь Союз. Еще одна волна армянских беженцев направилась на Север, всего 180 тыс. человек; а азербайджанцы, одним из которых был Оджагов, также потеряли надежду на нормальное будущее своей республики при советской власти[1045]. Таджикские экономисты уже открыто осуждали «жесткое регулирование регионального развития из единого центра, ущемляющее местные и региональные интересы, подавляющее инициативу и предприимчивость населения»[1046]. Поскольку перестроечные реформы не привели к улучшению советской экономики, Горбачев метался между консервативными и радикальными политиками, чтобы сохранить власть, но также чтобы поддержать ощущение экономического прогресса СССР. Однако инфляция нарастала, а затем взлетела с 10 % в 1990 г. до 140 % в 1991 г. Ощущение кризиса охватило советскую прессу и общественность, поскольку массовые уличные демонстрации в Восточной Европе ускорили распад коммунистического блока, а насилие в Нагорном Карабахе усилилось. Националистические движения привлекли огромное число сторонников, особенно в прибалтийских республиках. Общественная жизнь, прорвав рамки «социалистического плюрализма» эпохи гласности, выплеснулась на тех, кто призывал к концу СССР как на периферии, так и в центре[1047]. Экономические трудности и национальная напряженность заставляли все большее число советских граждан искать убежища в Ленинграде и Москве, ночевать на вокзалах, в общественных зданиях или в коридорах квартир. Заметно увеличилось количество бездомных. Пресса эпохи гласности открыто обсуждала бомжей (людей без определенного места жительства) на улицах, лишь подтверждая то, что жители сами могли увидеть в собственных городах[1048].
Некоторые мигранты выразили недовольство Горбачевым и ведущими политиками за то, что они отказались от изначальных обещаний перестройки. Крайние проявления разрыва между богатством и бедностью, с западными автомобилями и ресторанами, с одной стороны, и бездомными и старухами, продающими свои вещи на улице, с другой, поразили постоянных жителей Ленинграда и Москвы, включая представителей меньшинств. Беспокойство Бакчиева о том, что Горбачев хотел превратить СССР в «чужую страну», где разорваны связи между людьми и между республиками, повторялось и в других рассказах. Казбеков вспоминал: «Во время перестройки жизнь стала намного хуже. Все наше богатство было украдено у нас. Все, ради чего мы работали всю жизнь, пропало. Я потерял все свои сбережения [из-за инфляции]. Мы стали никем за одну ночь. Обокрали нас!»[1049] Айбек Ботоев, отчасти защищенный от экономических проблем своим привилегированным положением ведущего инженера-строителя, тем не менее почувствовал тревогу после насилия в Тбилиси и Баку в сочетании с экономическими неудачами перестройки. «Когда машина, известная как советское государство, перестала работать, когда она перестала штамповать идею интернационализма, должны были возникнуть проблемы. И мы увидели кризис русских: кризис их самооценки»[1050]. Мифический образ «старшего брата» был разрушен. Ведущее положение в сверхдержаве вызывало гордость; но что ценного для русских было в том, чтобы возглавлять государство в состоянии кризиса, готовое развалиться по швам? Зачем продолжать помогать бедным регионам, как их убеждала пресса времени гласности? Восточного блока уже не было, а государство казалось все менее и менее способным содержать старшего брата, первого среди равных.
Русские националисты возлагали вину за неудачи перестройки не только на режим, но и на тех, кто эксплуатировал нацию. Тимоти Колтон отмечал, что, хотя сами россияне на рубеже 1990-х гг. стали испытывать отвращение к бюрократическим процедурам, связанным с пропиской, сохранялись опасения, что ее ликвидация превратит Ленинград или Москву не в «Нью-Йорк или Лондон <…>, а в Калькутту или Мехико на русский манер: с лесными пожарами, трущобами и ожесточенной конкуренцией между мигрантами и коренными жителями»[1051]. Националистические группы начали движение «в народ» в 1989–1990 гг., когда «немотивированная русская молодежь» искала козла отпущения за рост безработицы и дефицит[1052].
Набирающая мощь, хотя и очень фрагментированная, националистическая пресса была выпущена на волю горбачевским законом о свободе печати в июне 1990 г.[1053] Периодические издания появлялись и исчезали, но общие тиражи падали из-за экономических трудностей. Часть антиправительственных сил пыталась завоевать популярность читателей вопиющими расистскими и националистическими заявлениями, изображая реформы Горбачева как создающие благоприятные условия для этнических меньшинств. Когда замаячила перспектива масштабной трансформации или конца СССР, этнически чистая Родина стала для них приоритетом. Евреи играли главную роль в образах инаковости и эксплуатации, пресса подчеркивала популярные представления о том, что они являются самой богатой этнической группой Москвы и получают наибольшую выгоду от рыночных реформ[1054]. «Память» и другие организации говорили о союзе евреев и советских политиков-реформаторов. Они вместе, по словам Казбекова, безжалостно грабили среднестатистических (в
