ГОНИТВА - Ника Ракитина

– Извините, – сказал Генрих, слегка заикаясь. – Чесались… невыносимо. Отложим дуэль?

– Да, конечно.

Тумаш огляделся и сел прямо на землю.

– М-можно попросить?

– Вы… как это у вас…

– "И не вложу перста моего в раны от гвоздей…" – с иронией прошептал Айзенвальд. – Дайте попить.

– Идите к черту! То есть, вам нельзя. Когда в живот…

– Молодой человек! Не правда ли… мне лучше знать?

Тумаш принес баклажку и, вылив воду на платок, обтер раненому губы. Но Генрих решительно вырвал у бывшего секретаря посудину, долго и неопрятно пил. Встал пошатываясь, держась за ствол. Занецкий подставил плечо.

– Кто это… вас?

– Гонитва. Потом. Расскажу. Отведите меня. В дом.

До крыльца они добирались целую вечность. Липкая рука на плече Тумаша от шага к шагу делалась тяжелее. Айзенвальд шел, закрыв глаза, тяжело, со свистом, дыша.

– Позовите… Яна…

– Сейчас. Потерпите, сейчас все сделаю…

Дверь была заперта. Усадив бывшего хозяина на приступку, Тумаш долго безнадежно толкался в нее, потом взбежал на галерею и высадил окно. Ян нашелся в кухне, с заткнутым ртом, избитый и связанный по рукам и ногам. Пользы от лакея было немного. Зато явились Цванцигеры с доктором. Общими усилиями Генриха уложили в постель. Хирург разрезал и отшвырнул липкие окровавленные лохмотья, обмыл место ранения и с безмерным удивлением уставился на гладкий живот пациента с парой обширных выцветающих синяков и на глазах зарастающими шрамами.

– Та-ак-с, – потрясенно произнес он. – Как себя чувствуем?

– Пить… хочется, – произнес Айзенвальд сквозь зубы.

– Дайте ему… пить…

Генрих за руку притянул Тумаша к себе:

– Северина… наверху.

Тумаш снова побежал наверх. Постель в спальне, казалось, еще хранила отпечаток тела, сонное, ласковое тепло. Но женщина-гонец исчезла. Внизу кроме суетящихся гостей и стонущего лакея тоже никого не было. Ян на вопрос Тумаша только дергал встрепанной головой, стонал и закатывал глаза.

Айзенвальд все понял без слов. Рот дернулся.

– Они… не… обидят? – зачем-то неловко спросил Занецкий.

– Как бы она сама… не обидела.

И провалился в сон – как в омут. Но это совершенно не помешало бывшему секретарю увидеть звезды, похожие на осколки нимба, у него над бровями.

Айзенвальд провел рукой полбу, заслонив звезды. Тумаш с приоткрытым ртом смотрел, как свет, прорываясь сквозь ладонь, становится вишневым, и просвечивают кости.

Генерал вздохнул и потянулся:

– Не надо смотреть на меня так.

Занецкий потряс головой:

– Извините.

– Лучше налейте мне вина. Себе не надо – оно с солью. Я сегодня пью, как лошадь, и, словно беременной бабе, соленого хочется. А еще Ян сейчас вареную курицу притащит. Будете?

– А… Да.

Студент рассеяно взлохматил волосы.

– К вам Кугель заходил.

– Давно?

– В осьмом часу. Молил простить за опоздание. У него сегодня, как в той сказке, из рога всего много. Кобыла охромела, ось у коляски лопнула, еще деньги рассыпались и замок заел.

Стукнув дверью, отворачивая раздутое лицо с глазами-щелками, вошел Ян с курицей на фарфоровом блюде. Генрих с Занецким смели ее в мгновение ока и принялись за жареную картошку.

– Ну и хвала Богу, а то был бы уже мертвым. Я… помнится… обещал рассказать вам о Гонитве. Не против по дороге побеседовать?

– Шутите? – заморгал студент.

– А вы мне по-прежнему не верите?

– Гонцы не лгут.

– Зато умалчивают виртуозно. Кстати, я не совсем гонец.

– А кто?

– Ужиный Король. Мы тут с покойником Александром Ведричем содержательно побеседовали. Так что прежде, чем спасать жену, придется заглянуть в ратушу. Забрать короны. Тумаш!

Занецкий, икая, плюхнулся на стул, сцепил пальцы на коленях:

– И не подумаю. Вы… вы с ума сошли. Вас чуть не убили, вы на ногах еле держитесь! Да вы знаете, что на улицах творится?!

– Вот за что люблю лейтвинов, – Генрих опреся о кроватную спинку и тяжело встал. – Как все у врага хорошо – так искренне ненавидят, но стоит тому попасть в беду… Так сама мысль ограбить музей в вас протеста не вызывает?

– Пан Генрих!

– П-простите…

Он безропотно дал сосчитать себе пульс и стал все же одеваться.

– Пистолет у вас есть? – спросил резко. – Мои пропали.

Тумаш полез под мышку:

– Нате! Вы беззастенчивый авантюрист… С кем я связался…

– Я уже объяснил, с кем.

И позвал Яна.

Под руки они свели Айзенвальда до площадки и остановились передохнуть. Опираясь на точеный кубик, украшающий перила на повороте, генерал высказывался с какой-то веселой яростью, так что искры брызгали из глаз:

– Таких вечно губит самонадеянность и желание покрасоваться напоследок перед жертвой. Ну, и высказать то, чего никому нельзя доверить. Если исповедник после умрет, палач ничем не рискует.

Они спустились на еще один пролет, лакей повозился с засовом и распахнул двери в залитый солнцем двор. Вдвоем с Занецким они оседлали Длугоша и двух упитанных гнедых.

– Ничего не поделаешь, придется под седлом походить, – Тумаш похлопал упряжных по изогнутым шеям. Полез в карман за сахаром.

– Вы их не кормите, сцепятся а то. Пан генерал, може, я на караковом поеду?

Айзенвальд фыркнул. Велел подвести верхового к крыльцу и закинул в седло непослушное тело.

– Пан Ведрич так упирал, что короны зарыты, Ужиный Король мертв, зато Морена встала, и что на всех папоротника от нее и Гонитвы защититься не хватит, что я уж начал опасаться за его здоровый ум и трезвую память…

Тумаш отчаянно замахал руками, показывая, что и его память от этих объяснений тоже уже не слишком трезвая. Ян же бормотал под нос, налегая на створку ворот:

– А чего?… Папоротников цвет от Гонитвы ратует и этой… безносой, не к ночи будь помянута, – он потрогал шапку и широко перекрестился. – У нас в деревне любой скажет. И меня он спас.

– Ну да! А что короны? – не собирался сдаваться Тумаш, – Те, в виде ужей, что в ратуше? Так паны Долбик-Воробей и Адам Цванцигер по науке опровергли принадлежность их Эгле и Жвеису.

– Errarae humanum est… – Генрих послал коня в арку, гордо выпрямившись в седле – будто не сгибался только что, хватаясь за живот. Занецкий оглянулся: синеглазый Ян тоже сидел крепко. Да и проехать им было всего ничего – налево по Замковой до места, где она соединялась с Большой. Вот только сейчас мощеная змея улицы кипела от стены до стены вояками и штатскими, пешими и верховыми. Все суетились, орали, подрезали друг другу дорогу: лошади в мыле, взбешенные всадники, застрявшие в сутолоке экипажи. Волоклись груженые телеги с семействами поверх скарба; заядло матюкались возчики; протяжно щелкали бичи, засталяя эхо метаться между домами. Пробираться пришлось по головам: размахивать плетью, горячить коней – прохожие с криком порскали из-под оскаленных морд и взнесенных копыт. На площади перед ратушей бедлам не закончился, но слегка раздался в стороны.