Городу и миру - Дора Штурман

Выступления Солженицына перед американскими профсоюзными деятелями в дни его первого кратковременного знакомства с Америкой вызвали, по-видимому, широкий резонанс в США. 13 июля 1975 года в Нью-Йорке, во время телеинтервью компании NBC (программа "Встречи с прессой"; II, стр. 206-212), ведущие корреспонденты крупных американских газет и телевидения предприняли попытки уточнить некоторые, как видно, неприятно их поразившие, высказывания Солженицына в этих двух речах.

Конфликт (пока еще - только холодок) между Солженицыным и элитой западных средств массовой информации уже в эти полтора года его пребывания на Западе был неизбежен. Традиционно левоориентированная и считающая себя либеральной, а на самом деле склонная к идеологиям и политическим тенденциям, угрожающим свободе (истинному либерализму) гибелью, элита эта, эйфорически воспринимающая "разрядку", склонна не замечать ее опасно одностороннего характера, ее выгодности только для правителей СССР. Ей, этой левоориентированной интеллектуальной элите, кажется, что западное дружелюбие, западная контактность, открытость и разносторонняя помощь Советскому Союзу автоматически смягчают положение внутри СССР.

Билл Монро ("NBC News") задает Солженицыну весьма характерный для своего профессионального круга вопрос:

"Г-н Солженицын, Вы критиковали американскую политику торговли и детанта с Советским Союзом. Что Вы скажете о вероятности того, что именно эта политика торговых, политических и культурных контактов, ведущая к постепенному ослаблению напряженности, сделала возможным внутри Советского Союза то, что Вы назвали две недели назад( происходящим теперь там освобождением человеческого духа?" (II, стр. 206).

Солженицын беспощадно и ошеломительно для своих интервьюеров отклоняет

эту иллюзию:

"Освобождение человеческого духа, молодых поколений от хлама коммунизма, это освобождение началось задолго до того, как вы стали употреблять слово "разрядка", и не имеет к нему ровно никакого отношения. Это освобождение началось в результате внутренних процессов, изживания коммунистической тирании, ее духовного одряхления. А я в своих речах последних, на которые Вы ссылаетесь, говорил, что вы невольно - а может быть кто-то и вольно - не помогаете этому освобождению, но наоборот, помогаете закапывать нас живыми в землю, ибо вы помогаете тем, кто нас угнетает. Вы создаете им условия более безнаказанного угнетения там, внутри" (II, стр. 206-207).

Я не знаю, доступна ли собеседникам Солженицына его мысль о том, что внутреннему процессу не только идеологического, но и организационного, и хозяйственного старения, дряхления тоталитарной диктатуры преступно мешать инъекциями кредитов, товаров, техники, технологии извне. Ясно ли им из его слов, что за каждый шаг помощи следует предварительно добиваться реальных и полноценных внутриполитических и внешнеполитических уступок от диктатуры? Понимают ли они, почему это так? Предполагаю, что нет. Тот же Монро задает ему еще один характерный вопрос:

"Г-н Солженицын, Вы стояли за то, что можно назвать "жесткой" политикой с Советским Союзом, но когда Конгресс США попытался воспользоваться торговыми ограничениями, чтобы добиться более свободной эмиграции евреев, это, по-видимому, произвело обратное действие, и теперь число евреев, которым разрешают эмигрировать, значительно уменьшилось. Возможно ли, что вмешательство Соединенных Штатов в то, что Советы считают своими внутренними делами, принесло больше вреда, чем пользы?" (II, стр. 207).

И Солженицын еще раз старается объяснить людям, влияющим как на общественное мнение США, так зачастую и на миропонимание отечественных политиков, почему он ратует не за невмешательство Запада во внутренние дела его родины, а за более твердое, широкое, целенаправленное вмешательство:

"Нет, не так. Сказать, что эта политика, попытка повлиять на эмиграцию, принесла вред, - неверно. Я бы сказал, она не имела успеха потому, что она была, напротив, недостаточно настойчива и, главное, недостаточно широка. Разрешите Вам напомнить, что в 1973 году, прежде поправки Джексона, готовилась поправка Вильбора Милза, которая была так сформулирована: не вести торговлю с Советским Союзом до тех пор, пока там не наступит свобода. Затем, по некоторым - мне не совсем понятным обстоятельствам, она сузилась, сильно сузилась и свелась к поправке Джексона. Тем самым вопрос о 250 миллионах в Советском Союзе, или даже я бы сказал шире - о всех подкоммунистических подданных, о Восточной Европе, был сведен к вопросу о десятках тысяч людей, желающих выехать. От того, что оно так сузилось, это требование и стало менее успешным и менее принципиальным. И кроме того, в ходе этих двух лет Советский Союз нашел другие дополнительные источники займов и поддержки западных капиталистов, не именно американских, и обещанное соглашение уже не так много ему давало. Так что ошибочности не было в этой политике, но она была слишком узка, она должна была, наоборот, быть шире и настойчивее" (II, стр. 207-208).

Подчеркнем, что Солженицын одобряет поправку Милза, ставившую экономическую политику США по отношению к СССР в зависимость от введения гражданских свобод не только в Советском Союзе, но и во всех зависящих от него подкоммунистических странах. Это еще раз недвусмысленно свидетельствует о том, чего Солженицын хочет для своей родины ("не вести торговлю с Советским Союзом, пока там не наступит свобода" - выд. Д. Ш.).

Одну его мысль, прозвучавшую в этом интервью, мне хотелось бы несколько расширить. Солженицын говорит об освобождении "от хлама коммунизма" "молодых поколений" тоталитарного мира. Я бы сказала, что переоценка ценностей идет во всех еще активных умственно поколениях и нынешние отцы и деды вносят в эту переоценку пока еще как бы не основной вклад. Один из примеров - сам Солженицын; или Сахаров; или Григоренко - и множество их ровесников и людей средних лет.

Боюсь, что очень уверенным в себе, в своем - в некотором роде идейном превосходстве над Солженицыным его интервьюерам непонятно, что дает ему основание утверждать (здесь и в других местах): "Голос из весьма возможного варианта вашего будущего"... Как уже было сказано, с коммунистической диктатурой Солженицын связывает два процесса: процесс внутреннего старения, замедляемый помощью Запада, и процесс внешней экспансии, облегчаемый уступками Запада. Но и с повседневным бытием Запада связаны (среди многих других) два процесса, очевидные для Солженицына и скрытые от его самоуверенных собеседников. Солженицын видит, что социалистические тенденции все интенсивней пронизывают западную жизнь (и он знает, к чему это неизбежно ведет), - это один процесс. А второй - это осада Запада коммунизмом извне, не получающая должного и своевременного отпора. Важнейшим составным элементом этой осады является и многообразная политико-идеологическая и организационная инфильтрация коммунизма внутрь демократий, чего последние не хотят замечать. Более того: они беспечно отмахиваются от предупреждений. Смотрите, с каким снисходительным высокомерием уличает Солженицына в отклонении от истины П. Лисагор из "The Chicago Daily News":

"Г-н Солженицын, американские должностные лица, включая президента, говорят, что советское правительство не обманывало Соединенные Штаты в связи с соглашением о вооружении. Однако, в Вашем недавнем выступлении здесь, в Нью-Йорке, Вы сказали, что правительство США постоянно обманывают, что Советы незаконно пользуются радаром и неправильно показывают размеры ракет и боевых головок. Какие у Вас доказательства этому, которых нет у американских должностных лиц?" (II, стр. 210).

Выводы, для него самоочевидные и подтвержденные опытом десятилетий, Солженицын подкрепляет ссылкой (сегодня их можно сделать множество, в том числе и на книги) на авторитетный западный источник:

"Спросите у ваших ядерных специалистов. В частности, вот совсем недавно господин Лерд, бывший военный министр Соединенных Штатов, опубликовал статью, из которой я взял эти данные. Если он не специалист, то странно, что он был вашим министром. Весь дух советских дипломатов, когда они ведут переговоры, есть дух - не допустить контроля, не допустить проверки, оставить простор для своих комбинаций. Это настолько известно, это так проверено десятилетиями, что здесь не надо и сомневаться. Я все время подчеркиваю, что подписи наших руководителей не гарантированы решительно ничем, кроме улыбок. Не гарантированы ни общественным мнением, ни общественным контролем, ни прессой, ни парламентом, и в любую минуту их можно зачеркнуть. Стало быть надо контролировать очень строго. Эти данные Вы можете взять у г-на Лерда, журнал только что вышел" (II, стр. 210).

Казалось бы, из этих слов однозначно ясно, как Солженицын относится к свободе общественного мнения, к общественному контролю над правительством, к независимой прессе, к не бутафорскому парламенту - к их решающей, по его представлению, роли в обеспечении надежности международных соглашений. Но Лисагор отмахивается от солженицынской ссылки на Лерда и задает вопрос так, словно отношение Солженицына ко всем перечисленным им выше атрибутам свободного передового общества остается для слушателей непонятным.