«Если», 2000 № 06 - Дэвид Лэнгфорд

Да, ворчу. Человек, которому позавчера стукнуло сто лет, имеет право поворчать.

Словом, домашние в конце концов уснули, а я слонялся по дому.

А потом залез на антресоли… что же мне было здесь нужно? Забывчив, человек в сто лет имеет право быть забывчивым…

…и открыл этот ящик.

Чего здесь только… Господи!

Древние полиэтиленовые мешочки — кажется, они назывались «кульками». Пеленки, нетронутые временем… Детские вещи… да, вот эти самые, мои вещи. Почему-то коробка спичек… Бумага, листы, отпечатанные, кажется, еще на допотопном принтере, разрозненные и собранные в бумажную папку. У меня, честно говоря, задрожали руки. Я присел прямо здесь, на ступеньке и стал читать.

«…Когда редакция попросила нас принять участие в «Истории будущего», мы вначале отказались… о чем писать, если фантастика так изгрызла яблоко футуризма, что на нем целого места не сыщешь?»

Я перевернул листок — подписи нет, никаких пометок, откуда это, к чему… какая-такая редакция? Хотя нет, вот здесь, на обратной стороне в углу… «Передать поездом…»

Невозможно ошибиться. Почерк отца я худо-бедно помню. Спасибо тебе, человеческая привычка делать случайные записи где попало, теперь я знаю, кому принадлежат набитые безликим принтером записи и кому они адресованы.

«Земля, как известно, стоит на трех китах. Литература, на мой взгляд, тоже, и киты эти называются тремя

Главными Темами: Любовь, Смерть, Насилие. Мы, как авторы, паразитируем именно на этих вечных темах. И естественно увидеть «Историю будущего» через призму этих категорий: останутся ли неизменны данные социофеномены или же трансформируются, и если да, то как?

Проще всего со СМЕРТЬЮ. Досадно осознавать, что развитие медицины продлит жизнь человека уже совсем скоро. Досадно потому, что мы не успеваем к этому продлению: нас оно не коснется. Что ж, пусть отпрыски наслаждаются днями рождений в 100, 150, 200, может, даже 250 лет… Увы, все успехи трансплантологии, терапии, фармакологии, экологии не смогут далее существенно продлевать этот срок, ибо давно обнаружено существование генов смерти. Хомо Сапиенс, как и любой другой биологический вид, содержит в своих хромосомах ограничители. И геноинженерия тут бессильна: даже у металла есть возраст старения, что ж тут говорить о субстанции более хрупкой. Мы преодолеваем факт «делейта», передавая свои гены — это и есть наш дерзкий ответ Неизбежному. А кроме того, оставляем после себя дела и творения: только они могут жить вечно, если того заслуживают.

А вот страх перед смертью, увы, останется. И, может быть, будет еще более горьким, ибо в наше время можно устать от старости, ее запретов, неудобств и тем самым смириться с ней — в будущем же старость станет более юной, комфортной и менее утомительной: так чего бы еще не пожить?

И еще о горечи. В прошлом человек мог не бояться смерти, если верил в загробную жизнь: вспомним, как запросто отправлялись в мир иной с мечами в руках язычники-викинги. Или с улыбкой на устах отдавали себя на растерзание львам первые христиане. Я проклинаю свой атеизм, лишивший меня иллюзии воссоединения с дорогими мне отцом и матерью, но что поделаешь? Конечно, развитие наук вовсе не прямо пропорционально развитию трезвого взгляда на роль могильных червяков (вспомним переполненные стадионы наших просвещенных граждан во время сеансов шарлатанистых чумаков экстрасенсорики), но в тенденции я уверен. И столетия спустя человек будет дрожать перед старухой с косой — дрожать еще сильнее…

Теперь о НАСИЛИИ. Увы, ничем порадовать грядущие поколения не смогу: по моему твердому убеждению, перспектива здесь нехорошая. Человечеству понадобились тысячелетия, чтобы от первобытной, по-лузвериной еще жестокости матриархата перейти к соблюдению догмы «не убий». Так длилось веками вплоть до нашего столетия, а затем две мировые войны, а затем и куча локальных конфликтов снова приучили массы к убийствам, агрессии, воспитав целые поколения головорезов.

Развитие науки также насилует бедную мораль — она просто не поспевает за техническим прогрессом. Дело не просто в ядерном, лазерном или психотронном оружии — мы теперь видим плоды применения орудий убийства на экранах телевизоров; убийца все больше абстрагируется от процесса убийства. И если в теленовостях нет агоний, то это уже преснятина… А современные компьютерные игры: наши чада начинают испытывать наркотическую зависимость уже с пеленок! Они приучают с младых ногтей «мочить» всех подряд, воспитывают привыкание к убийству. Остается надеяться лишь на то, что жатва агрессий не будет слишком фатальной и позволит цивилизации выжить, сковав Зло ошейниками законов и продуманной системой модификации поведения.

А конфликт возникнет тогда, когда общество действительно сможет обнаружить гены агрессивности у ребенка и встанет вопрос — что делать с потенциальными Чикатило и Оноприенко, еще не совершившими своих гнусных деяний? Тема моей докторской диссертации была связана с подобными исследованиями, но тогда наши чаяния разбились о неимоверную сложность психической структуры человека. В будущем прогресс генетики и психологии дойдет до постановки вопроса «Что делать?» — и на этом споткнется. Ибо ответа нет.

Наконец, ЛЮБОВЬ. Это самое интересное из того, что мы пытаемся понять в своих романах и повестях. Любовь — самая большая ценность жизни и самый большой ее секрет. Что это такое? Не будем ломать копья дефиниций, примем лишь в виде рабочей гипотезы: когда любишь другого человека, то живешь его потребностями, и важно, чтобы ему было хорошо, а не тебе. То есть любовь неразрывно связана с альтруизмом и противопоставляется эгоизму. Только любовь и сделала человека Человеком.

С этим связан инстинкт продолжения рода — самый древний и могучий код жизни. У В. П. Эфроимсона, замечательного московского генетика и эрудита (мне посчастливилось быть знакомым и работать с ним), в 60-е годы вышла полузапретная статья «Родословная альтруизма», наделавшая много шума. Ученый выдвинул оригинальную идею: корни этических норм зиждутся на биологии, а самопожертвование, самоотречение в эволюции человека как вида играет важную роль. Выживали только те племена первобытных людей, где не угасала эта самая искра взаимопомощи, альтруизма.

Любовь Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, Орфея и Эвридики — высшая степень созидания, преодоления энтропии смерти, — и есть бессмертие. Реальный, не литературный человек, самый маленький и невзрачный, если он наделен любовью, подобен в этом Богу, ибо способен взойти на крест ради любимого.

Так было веками, но что происходит ныне? Удар ниже пояса устоявшимся понятиям нравственности принесло изобретение в 50 — 60-е годы противозачаточных пилюль: преодоление страха беременности вызвало сексуальную революцию. Секс отделился от функции деторождения. И сегодня самые популярные телевизионные шоу — те, в которых сбрасываются последние покровы запретного, тайного, стыдливого… Стало модно кичиться перверзиями, публично делиться интимными деталями половой жизни. Миллиарды телезрителей с удовольствием следят за сексуальными приключениями президента сверхдержавы, вникая во все подробности происхождения пятен на голубом платье его подчиненной…