Защитник Драконьего гнезда. Том второй - Айя Субботина

Для пущей убедительности пинает тело собственноручно убитого собрата.

— Не виноват, не хотел... - слышу надтреснутый голос.

Это женщина, которой прикрывался пятнистый. Морщится, когда говорит, но от тонкоголосого не сводит глаз. И в эти глаза лучше не смотреть, потому что там нет ничего живого, нет ничего человеческого, только безграничная ненависть.

Женщина очень худая, как, впрочем, и остальные, у стены. Острые плечи торчат из того, что некогда было простым крестьянским платьем, но теперь едва не расползается на лоскуты. Осунувшиеся лица, ввалившиеся глаза, пылающие очень нездоровой яростью. Пальцы тонкие и с хорошо видимыми суставами, полусжаты, точно птичьи лапы.

— И сюда тебя силой волокли? - продолжает она. - И Елену ты по принуждению пользовал, точно мишень. Сколько из нее потом стрел вытащили?

— Ваше Величество, она безумна, сама не знает, что бормочет, - делает удивленное лицо тонкоголосый. - Знамо дело, этим, - кивает на женщин, - непросто жилось, но так то от глупости бабской. Вольностей им захотелось, чтобы в поле не работать, за скотиной не ходить, а все блага, что Отец наш Всевышний нам дал, были.

Все блага? Оно и видно, как лучатся благодарностью и здоровьем.

Не думаю, что такое возможно, но глаза женщины сужаются - и я готов поклясться, что в буквальном смысле наливаются кровью. И те, что до того сидели на полу, теперь поднялись - стоят за спиной говорящего... если бы взглядами можно было резать на части, от тонкоголосого бы уже остались одни кровоточащие ломти.

Впрочем, в руках одной из них вижу подобранный нож.

— Как есть и пить за десятерых, как побрякушки примеривать - так они в ряд стоят, - тонкоголосый будто ничего не замечает. - Одежды им господские, туфельки, вышивку, будто из паутины тканную. А как хотя бы хлеб испечь или похлебку сварить - не допросишься. Нешто это дело, Ваше Величество? Кабы каждый в королевстве не балду пинал, а хоть что полезное делал, так бы и не топтал нашу землю ворог самозваный. А мы с мужиками ваш замок сохранили, от всяких ухарей оборонили, добро в обиду не дали.

От его слов хочется проблеваться.

Глупо звучит, но я будто сам стал грязнее, просто стоя рядом с этим человеком.

— Я закончу охоту и жду вас внизу, - говорю, обводя взглядом женщин. - Хотите - спускайтесь.

Моей ярости так много, что вышибаю запертую дверь, даже не тратя время на то, чтобы отодвинуть в сторону щеколду. За спиной успеваю услышать короткий крик. Если бы не знал, подумал бы, что кричит женщина. Но нет, это всего лишь нож меж лопаток человеку, на которого смотрели, как на исчадие Преисподней.

Я не щажу никого. Выискиваю каждую «крысу», в самом дальнем вонючем углу, и уничтожаю. Без слов, без шансов на оправдание. Кто-то пытается сопротивляться, даже устраивает нечто вроде засады в надежде застать меня врасплох, кто-то до последнего делает вид, что его тут нет, кто-то падает на колени и взывает о помиловании. Мне все равно.

Позже, когда в замке не остается ни одной «крысы», а женщины все же находят в себе смелость спуститься вниз, во двор, я узнаю их историю.

После моего исчезновения земли вокруг замка долгое время оставались безлюдными. Крестьяне покинули свои деревни и ушли кто куда. Уходили они с уверенностью, что вскоре вернутся. И это понятно, людям, которые поколениями жили на одной земле, которые кормились с этой земли, которые знают о ней все, очень трудно представить себе, что завтра все может измениться.

Но когда они попытались вернуться, то нашли свои дома сожженными, а земли – отравленными. А еще они не нашли здесь меня. Не нашли того, кто их защитит.

Кто-то все равно попытался остаться, закрепиться. А кто-то решил, что настало время веселых ватаг.

— Все начиналось как будто со страхом и оглядом на королеву, - рассказывают женщины. – Без большой крови и жестокости. Еще вчерашние добрые соседи, сегодня могли схватиться из-за мешка зерна. А на завтра за этим мешком приходят из соседней деревни или вовсе чужие, но уже с топорами. И попробуй не отдать.

— Ходили слухи, что верных вам людей какое-то время отлавливали люди короля Лаэрта. Говорили, что кто-то из них пытался вернуться сюда, но их отлавливали на границе владений. А потом желающих вернуться не стало.

— Зато остались те, кто почувствовал собственную безнаказанность. Люди легко теряют всякую человечность, когда их перестает что-то сдерживать.

— Но грабежи и насилие быстро лишили тех, кто хотел прежней жизни, остатков надежды. Люди снова потянулись прочь. И тогда веселые ватаги начали ходить дальше, выискивать добычу там, где деревень не коснулся огонь. Наверное, если бы они смогли объединиться, то посеяли бы страх и беду и там. Но никто не хотел делиться влиянием, даже таким призрачным, как у главарей мелких ватаг.

— Они упивались своей властью и вседозволенностью.

— И потому предпочли неожиданные быстрые вылазки с грабежом и…

Здесь в глазах женщин снова появляется ненависть, от которой даже мне становится не по себе.

— Они забирали к себе молодых девушек. Держали, сколько хотели, а потом убивали.

— Убивали здесь, - слышу уточнение, которое мало что меняет, - как было в других местах, мы не знаем. Но никто их пропавших домой не вернулся.

— Тот, кого вы оставили с нами, любил упражняться в стрельбе из лука. Когда девушка становилась ненужной, когда становилась обузой, ее привязывали к столбу и расстреливали. Неторопливо, растягивая удовольствие на целый день.

И они показывают мне этот столб.

Запах крови ощущаю задолго до того, как подхожу к нему. Запах не одного человека – множества.

— Мертвых они скидывали в ров и забрасывали землей.

— Или заставляли это делать нас. В назидание, чтобы не кобенились.

Там, в Драконьем гнезде, мы много говорили о ллисканцах и той опасности,