Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Перл-Харбор. 1921-1943 гг. - Хироюки Агава

Что касается меня, первые три дня нового года я питался моим озони, при этом все время обливаясь потом, а рисовые лепешки больше похожи на плотный пудинг; так что теперь я вполне оперившийся шестидесятник.

С августа четыре раза сходил на берег, чтобы посетить больных и раненых, присутствовать на похоронах погибших и т. д., но все остальное время прикован к кораблю. В недавнем письме кто-то из морского министерства рассказал, что один человек, ранее побывавший у меня здесь, обрадовался, увидев мое лицо. Интересно, как можно продолжать воевать при таких настроениях? Если дома все так плохо, то я не против отправиться куда-нибудь в южные моря, захватить с собой кого-нибудь вроде господина Каваи и провести оставшуюся жизнь, с утра до вечера поедая папайю. На сегодня все».

На практике — частично, возможно, из опасения, что скажут другие — план отправить «господина Каваи» в Трук так ничем и кончился, и 11 февраля 1943 года, как раз через год после переезда на «Ямато» штаб Объединенного флота был перенесен на «Мусаси», стоявший в Труке на якоре.

5

Вывод войск с Гуадалканала начался 1 февраля, вскоре после переезда командования на «Мусаси». После третьей операции эвакуации в ночь на 7 февраля отвод тринадцати тысяч оставшихся в живых солдат, матросов и офицеров армии и флота завершился, остров был окончательно покинут.

Страна об этом еще не знала, но японские войска на Гуадалканале в течение шести месяцев после американского десанта в августе находились в неописуемо бедственном положении. Гуадалканал стали называть «островом голодной смерти» (игра слов: «Ga-to» означает по-японски «остров»; «gato» пишется иероглифами, означающими «истощение от голода» и «остров»). Спасенные в конце концов солдаты были настолько истощены, что бороды, ногти и волосы у них перестали расти, а суставы казались невероятно большими. Ягодицы так похудели, что обнажилось анальное отверстие; на подобравших их эсминцах эвакуированные защитники Гуадалканала страдали от непрестанной и неконтролируемой диареи.

Но все страдания оказались впустую, — контроль над морем и воздухом к югу от Соломоновых островов полностью перешел в руки американцев. С некоторым приближением сбылось пророчество Ямамото, когда он говорил Коноэ про «год или полтора». С этого времени Япония оказалась однозначно в положении обороняющейся стороны.

Заслуживает упоминания одно маленькое достижение, которое помогло успешно провести эвакуацию: группа разведки и связи послала ложное сообщение. Воспользовавшись привычкой американцев посылать в чрезвычайных случаях незакодированные радиограммы, объединенное подразделение связи номер 1 на базе в Вунаканау на Рабауле использовало шанс, который появился из-за плохой связи между американскими патрульными самолетами «Каталина» и их базой на Гуадалканале, и послало от имени какой-то «Каталины» радиограмму на американскую базу на Гуадалканале. Когда американцы ответили, японцы отправили поддельную радиограмму:

«Обнаружил два авианосца противника, два линкора, десять эсминцев, широта… долгота… курс СИИ».

Эту радиограмму быстро переслали в Нумеа и Гонолулу, а спустя двадцать минут радист США из Гонолулу отправил распоряжение всему американскому Тихоокеанскому флоту. Всем бомбардировщикам США на базах на Гуадалканале приказано оставаться на земле; когда они догадались об обмане, эвакуация японских войск уже завершилась. Офицеры командования 3-й эскадры эсминцев и 10-го дивизиона, участвовавшие в эвакуации, вернулись в Трук; Ямамото поблагодарил их за то, что они сделали, и признался, что смирился заранее с потерей половины эсминцев. Правда, нет сведений, поздравил ли он с успешной операцией по дезинформации противника. Напротив, штабной офицер связи Ито Харуки, который осуществил эту операцию, получил выговор за раскрытие перед противником японских методов работы. Неясно, насколько силен Ямамото в оценке проблем, касающихся кодов и радиоразведки, — что впоследствии стало причиной его собственной гибели, — но, очевидно, он не придавал им особого значения.

Примерно два месяца спустя решили, что Ямамото приблизительно на неделю переведет свой штаб с «Мусаси», стоявшего на якоре в Труке, в Рабаул.

Большая часть ударных воздушных частей морского аивиакорпуса — за которым он следил напрямую или косвенно и чье развитие поддерживал еще со времени службы вторым по рангу в Касумигауре, — включая как самолеты наземного базирования, так и морскую авиацию, вынуждены перейти на наземные базы в Рабауле из-за усложняющейся ситуации в районе Соломоновых островов и из-за потери авианосцев. Официально предстоящий визит Ямамото планировался для поднятия духа соединений морской авиации в Рабауле. Правда, скорее всего, это была идея не его, а он позволил офицерам фронта уговорить себя.

Вечером 2 апреля, за день до отлета, Ямамото предложил штабному офицеру связи Фудзии, которому предстояло замещать его на «Мусаси» во время отсутствия:

— Я вас не увижу какое-то время, так не сыграть ли нам в шоги?

Ямамото выиграл две игры из трех. После игры Фудзии произнес:

— Так вы наконец собираетесь прямо на фронт, сэр.

— Да, — ответил Ямамото, — сейчас в стране много говорят о командирах, ведущих свои войска в сражение, но, сказать по правде, мне не очень хочется лететь в Рабаул. Был бы куда более рад, если бы меня отправили назад в Хасирадзиму. В конце концов, как вы считаете, желательно ли, учитывая общую ситуацию, чтобы наш штаб позволял постепенно подтягивать себя все ближе к вражеским позициям? С точки зрения поднятия морали это, может быть, и здорово…

В тот же день Ямамото пишет Чийоко, — как оказалось, свое последнее письмо:

«Дорогая Чийоко!

Твои письма от 27-го и 28 марта наконец-то дошли до меня вчера вечером 1 апреля: самолет задержался из-за плохой погоды. Спасибо и за остальное, что пришло с письмом, — хлопковое кимоно, мыло и т. д. Больше всего я рад слышать, что ты принимала у себя начальника штаба, Фудзии, Ватанабе, Канооку и снова Санаги; думаю, им следовало ограничиться одним разом. Кажется, они повеселились основательно, а потом приходили ко мне по очереди поведать о Камийячо и о том, что случилось с Ямагучи. Я почти начал ощущать себя дома и сам увидел тебя.

С Ватанабе разговор затянулся за полночь, в общей сложности около трех часов: он мне рассказывал в деталях о доме в Камийячо, о твоем здоровье и обо всем, что ты для них сделала. Как ты очень хотела дать ему новое хлопковое кимоно, хотя то, что предназначалось для меня, уже старое, и как ты постирала ему носки, когда они промокли под дождем, и дала ему еще новую пару, как много раз кормила его. Он, как утверждает, чувствовал себя неудобно, но я его успокоил: это потому, что ты знала о нем и была ему благодарна, — ведь я много раз напоминал, как усердно он работал со мной три с половиной года. „Не много найдешь таких добрых и заботливых людей“, — произнес он, — кажется, был тронут до глубины души.

Фудзии тоже хвалил тебя и говорил, какая ты заботливая; признался, как однажды ввалился к тебе поздно ночью и не только держал тебя на ногах допоздна, но еще и затеял деловой разговор с Каноокой и как они заметили, что ты тактично ушла вниз, на первый этаж. „Воистину, — откликаюсь я, — она — единственная личность, перед которой я искренне преклоняю голову, кроме его величества. Уверен, вы видите почему“. „Боимся, что видим!“ — отвечали они, и все радостно рассмеялись. Я был на самом деле счастлив… Рад слышать, что Умекома получила разрешение, приятно узнать, что это место может оставаться таким, как есть. Что касается моего здоровья, как я тебе когда-то говорил, у меня давление крови как у тридцатилетнего. Онемение рук… единственная проблема сейчас, что чуть-чуть немеют третий и маленький пальцы правой руки. Но я сознательно преувеличиваю это в переговорах с Токио, и кажется, это пробудило там какое-то движение (хотел бы этого). Тем не менее флотский врач уже сделал мне сорок инъекций витаминов В и С и боль на сегодня практически исчезла (но другим я говорю, что все еще болею). И тебе абсолютно незачем волноваться, но прошу, никому не говори правду, — говори, меня несколько подкосила эта жара и то, что почти не схожу на берег. Завтра на короткое время отправляюсь на фронт. Со мной летят старший офицер штаба Куросима и штабной офицер Ватанабе. Не смогу писать примерно недели две. 4 апреля мой день рождения. После всего, что я услышал о тебе, могу отправляться в поездку с легкой душой. Ладно, береги себя, и пока все.

Вместе с письмом в конверте небольшой локон и стихи, написанные на отдельном листе бумаги. Каноока, упомянутый в письме, — капитан 2-го ранга Каноока Эмпеи, тогда служивший офицером по информации и секретарем премьер-министра. Санаги — капитан 2-го ранга Санаги Такеси, бывший офицер штаба авиации при Ямамото, а тогда работал в дивизионе операций морского генерального штаба. Умекома — гейша с Симбаси и подруга Чийоко, которая вела хозяйство в Уменодзиме.