Тень Нерона - Роман Буревой

– Скажите, уважаемый, а что будет… ну, если на счете кончатся кредиты, и… за купол нечем будет платить?

– Вас отправят, – кратко сказал старьевщик.

– Куда? На Лаций?

Старик посмотрел на собеседника как на идиота:

– На строительство куполов. Сделают опекаемым.

– Что? – Люс потрогал шею. – Это рабство?

– Вам не дадут умереть.

– Вам не нужен помощник, уважаемый?

Скупщик презрительно дернул ртом, и от этой усмешки все внутри Люса оборвалось. Он спешно сгреб ненужные вещи в сумку, взял жетончики-кредиты и вышел. Прошел до следующего квартала, остановился там и разрыдался совершенно по-детски – с громкими всхлипываниями, с размазыванием слез и соплей по лицу. Он хотел, чтобы кто-нибудь его немедленно отсюда забрал. Сейчас же. Он даже готов был умереть. Только чтобы это было не больно.

– Эй, парень, хочешь двадцатку? – окликнул Люса немолодой тощий мужчина, с головы до ног затянутый в блестящий черный костюм из кожи потолочника.

Люс почти сразу понял, что означает это предложение, и пустился бежать. Он мчался, пока совершенно не выдохся, а грудь не стало разрывать и царапать изнутри наждаком. Обессиленный, он привалился к стене и, хватая ртом воздух, тупо смотрел на вывеску кафешки на другой стороне улицы, на мутные, покрытые толстым слоем пыли окна, в одном из которых висело написанное от руки объявление: «Требуется мойщик посуды». Люс смотрел на эту кривую красную надпись, и до него не сразу дошло, что это означает: «Работа!»

Ему повезло!

Люс кинулся через улицу, едва не попал под мобиль, толкнул дверь в кафе, скатился по ступеням и припал к стойке, вцепившись в покрытый жирным налетом пластик ногтями.

– Мне нужен хозяин, – выдохнул охрипшим, севшим голосом,

– Я – хозяин, – буркнул лысый полный мужчина за стойкой. – Чего тебе?

– Там… – только и сумел выговорить Люс и ткнул в окно, где висело объявление. Теперь он заметил, что изнутри прилепленное к окну объявление вовсе не объявление, а красивая акция холдинга «Небесный город».

– Мытье посуды – три кредита в сутки, – отвечал скучным голосом хозяин. – Плюс пожрать задарма можешь два раза. Объедки твои, если не брезгуешь. Раз в месяц – премия. Двадцать кредов. Если работать будешь старательно. Станешь прогуливать или опаздывать – лишу премии. – Ну, готов?

– Хоть сегодня, – сказал Люс и, покосившись на окно, спросил. – Откуда у вас это?

– Ты о чем? А, «Небесный город»?! Да их печатают каждый месяц сотнями. Втюхивают бывшим рабам. Дурни их покупают. Мы их так и называем «рабские акции».

«Неужели сегодня я тоже должен идти туда и мыть посуду? – в ужасе думал Люс утром, открывая глаза. – Неужели мое предназначение – мыть посуду? Зачем? Зачем я должен мыть посуду? За три кредита? А зачем мне три кредита? Кредит за эту чертову дыру, кредит за купол и кредит просто так».

От синтезированной жратвы в дешевой кафешке его уже тошнило. Но он не мог позволить себе ничего другого. Кредит за крошечную комнатенку без окна, зато с сортиром и раковиной, кредит за купол… и… еще один лишний кредит. Почему-то всегда кто-то непременно его требовал себе: то коп, штрафующий за переход в недозволенном месте, то служба связи за пользование галанетом, то еще кто-то. Они падалыциками спускались с искусственного купольного неба, чтобы потребовать с несчастного Люса мзду.

Уж неведомо почему, но Люс месяца три или четыре пребывал в уверенности, что этот кошмар должен вот-вот кончиться сам по себе, и наступит какое-то новое житье. Ему даже стало казаться, что ему кто-то (только он не помнил, кто) пообещал, и не просто пообещал, а гарантировал счастье в грядущем, и надо только терпеливо дождаться выполнения этого обещания, и все будет замечательно. Но через три месяца Люс сообразил (это было как вспышка, как озарение), что никто ничего ему не обещал и не мог обещать. А все эти его надежды, весь этот план счастливой будущей жизни – взялся неведомо откуда.

Самым ужасным, наверное, было осознание факта, что нет никакого предела, никакого срока. Возможность куда-то уйти, уехать, изменить хоть что-то была ничтожной. На Колеснице Фаэтона Люс носил ошейник, и подобные мысли никогда не посещали раба, хотя нельзя было назвать его счастливым. Просто раб не понимал смысла этих слов – счастье или несчастье. Он считал, что так и должно быть, – ему положено работать и подчиняться, а не работать и не подчиняться – плохо, хотя иногда удавалось пофилонить.

На Петре он осознал, что подчиняется ничтожествам, а работа не дает ему ничего, кроме жалкого куска хлеба, затхлого воздуха и пахнущей водорослями воды. Неужели это и есть свобода – чертов купол, мытье посуды в кафе двенадцать часов в сутки и полуголодная жизнь? Или свобода в том, что один получает все, а другой – долю хуже рабской?

Несколько раз Люс пытался отыскать в галанете адрес Марка Валерия Корвина. При наборе этого имени на него сваливались гигабайты информации, но адреса Люс не находил. Связи не было. «Марк, помоги!» – кричал Люс в чертову консоль галанета, но крик его уходил в никуда. В ответ выпархивали голограммы порномоделей и предложения снять одну из этих красоток за двести или триста кредитов.

Это утро было таким же, как и все другие: внутри купола всегда царило теплое лето, сменялись искусственные ночи и дни, голубое небо или черное небо, всегда одинаковая липкая теплынь, шум бесчисленных работающих механизмов и безветрие.

Люс оделся (он уже давно носил фирменные белые брюки мойщика и рыжую майку с эмблемой кафе и цифрой «7» на спине – просто потому, что их отдавали в стирку, и не надо было платить в прачечной полкредита), плеснул на ладонь чуть-чуть воды, отер лицо. Ощутил ладонью щетину, но никак на это не среагировал (два кредита за лезвия и гель он выкладывать пока не собирался) и побрел в кафе.

В роскошных ресторанах подавали на фарфоре и серебре, там посуду мыли посудомоечные машины. В заведениях попроще пользовались разовой посудой и спускали все в утилизатор. В их забегаловке в тазу с едким раствором, от которого кожа на руках становилась шершавой и опадала серыми чешуйками, Люс двенадцать стандартных часов подряд полоскал пластмассовые разовые стаканчики и разовые пластиковые тарелки. Вилки и ложки, тоже разовые, он замачивал в другом тазу, а потом выгребал на поднос и нес в зал.

– Ложка грязная, ты что, не видишь, кретин, ложка грязная? – совал ему в нос покрытую желтым налетом пластмассовую ложку какой-то парень в черном комбинезоне и в трикотажной, натянутой до бровей шапочке вольноотпущенника.