Чернильное сердце - Корнелия Функе

Он тут же начал представление.

— Нет! Нет! Она не будет читать! — закричал он и шагнул к Каприкорну, прежде чем Кокерель успел его удержать. — Я этого не допущу! Я автор этой книги, и я написал её не для того, чтобы её использовали для убийств и издевательств!

Кокерель попытался зажать ему рот, но Фенолио укусил его за пальцы и вывернулся с такой ловкостью, какую Мегги и предполагать не могла у старика.

— Я тебя выдумал! — кричал он, пока Кокерель гонялся за ним вокруг кресла Каприкорна. — И жалею об этом, ты, воняющий серой подонок! — И он бросился бежать по площадке.

Кокерель поймал его уже у клетки с узниками. На скамейках потешались над Хромоногим, и за это он так заломил Фенолио руку за спину, что старик закричал от боли. И всё же, когда Кокерель тащил его обратно к Каприкорну, вид у него был довольный, очень довольный, потому что он знал, что дал Мегги достаточно времени. Они много раз репетировали эту сцену. У неё дрожали пальцы, когда она доставала листок, но никто не заметил, как она всунула его между страницами — даже Сорока.

— Ну и враль этот старик! — воскликнул Каприкорн. — Неужели похоже, что меня выдумала такая рожа?

Снова раздался смех. О дыме над деревней все, похоже, забыли. Кокерель зажал ладонью рот Фенолио.

— Повторяю — надеюсь, в последний раз, — громко обратился Каприкорн к Мегги. — Начинай! Узники уже заждались палача!

Снова настала тишина, отдающая страхом.

Мегги склонилась над лежащей на коленях книгой. Буквы плясали у неё перед глазами.

«Появись! — думала Мегги. — Появись и спаси нас. Спаси нас всех: Элинор и мою маму, Мо и Фарида. Спаси Сажерука, если он ещё здесь, а по мне, так даже Басту».

Собственный язык казался ей зверьком, который случайно забежал ей в рот и теперь бьётся головой об ограду зубов.

— «У Каприкорна было много подручных, — начала она, — и каждого боялись по всей округе. Они пахли остывшим дымом, серой и горючим. Завидев кого-нибудь из них в полях или на деревенской улице, люди запирали двери и прятали детей. Они называли их поджигателями или легавыми. У молодцов Каприкорна было много прозвищ. Они внушали страх днём, они проникали отравой в ночные сны. И только одного боялись больше, чем молодцов Каприкорна. — Мегги казалось, что её голос увеличивается с каждым словом. Он рос, пока не заполонил собой все. — Его называли Призраком».

Ещё две строки, потом перевернуть страницу. Там ждали буквы, написанные Фенолио.

«Ты только взгляни, Мегги! — прошептал он, показывая ей листок. — Ну разве я не художник? Разве есть на свете что-нибудь прекраснее букв? Волшебные знаки, голоса умерших, строительные камни чудесных миров… И более того: знаки-утешители, избавители от одиночества. Хранители тайн, провозвестники истины…»

«Пробуй на язык каждое слово, Мегги, — зазвучал в её памяти голос Мо, — пусть оно тает у тебя во рту. Чувствуешь краски? Ветер и ночь? Страх и радость? И любовь? Почувствуй их, Мегги, и все оживёт».

— «Его называли Призраком. Он появлялся только по зову Каприкорна. — Как взрывалось П у неё на губах, какой угрозой раскатывалось Р. — Иногда он бывал красным, как огонь, иногда серым, как пепел, в который огонь превращает всё, что попадается ему на пути. Он пробивался из земли, как пламя из хвороста. Смерть была в его пальцах и даже в его дыхании. Он вырастал у ног своего повелителя, безголосый и безликий, принюхиваясь, как собака, идущая по следу, и ожидая, чтобы хозяин указал ему его жертву. Говорили, будто Каприкорн велел кому-то из кобольдов или гномов, умельцев во всём, что касается огня и дыма, создать Призрак из пепла его жертв. Наверняка никто ничего не знал, потому что Каприкорн, по слухам, велел умертвить создателей Призрака. Но все знали одно: что он бессмертен, и неуязвим, и не знает жалости, как и его хозяин».

Голос Мегги смолк, словно ветер унёс его с её губ.

Из гравия, покрывавшего площадку, что-то поднялось и стало вытягиваться в высоту, распрямляя пепельно-серые члены. В ночи запахло серой. Этот запах ел Мегги глаза так сильно, что буквы стали расплываться, но нужно было читать, не останавливаясь, пока чудовище росло всё выше и выше, словно хотело дотянуться до неба серными пальцами.

— «Но однажды тёплой звёздной ночью Призрак явился не на зов Каприкорна, а на девичий голос. Когда девочка произнесла его имя, к нему вернулась память. Он вспомнил всех, из чьего пепла он был создан, всю боль и горе…»

Сорока схватила Мегги за плечо.

— Что ты читаешь?

Но Мегги вскочила на ноги и увернулась. Старуха не успела выхватить у неё листок.

— «К нему вернулась память, — продолжала она громко, — и он решил отомстить. Отомстить тем, кто виноват в великой беде, кто отравил мир своей жестокостью…»

— Остановите её!

Голос Каприкорна? Мегги чуть не свалилась с помоста, уворачиваясь от Сороки. Дариус стоял рядом со шкатулкой в руках и ошалело смотрел на неё.

И вдруг медленно, осторожно, как будто времени у него было сколько угодно, он поставил шкатулку наземь и обхватил Сороку сзади своими худыми руками. Она ругалась и брыкалась, но он не выпускал её. А Мегги читала дальше, не спуская глаз с Призрака, который стоял и смотрел на неё. У него и вправду не было лица, но были глаза — страшные, красные, как полыхавший между домами огонь, как жар скрытого пламени.

— Отберите у неё книгу! — крикнул Каприкорн. Он стоял перед креслом, пригнувшись, не в силах ступить ни шагу навстречу тени. — Отберите, скорее!

Но никто не шевельнулся — ни среди мужчин, ни среди женщин, ни среди мальчишек. Все замерли, глядя на Призрака, а он стоял неподвижно, вслушиваясь в голос Мегги, как будто она рассказывает ему давно забытую историю.

— «Да, он решил отомстить, — читала Мегги. Зачем же голос у неё так дрожит? Но убивать нелегко, даже если это сделает за тебя другой. — И тогда Призрак подошёл к своему хозяину, протянул к нему бледные, как пепел, руки…»

Как беззвучно двигалась эта гигантская, чудовищная фигура!

Мегги глядела на следующую фразу Фенолио: «И Каприкорн пал ниц, и чёрное сердце его остановилось…»

Она не могла выговорить эти слова.

Всё было напрасно.

Вдруг кто-то встал у неё за спиной — она и не заметила, как он поднялся на помост. Рядом с ним стоял мальчик с ружьём, угрожающе направив дуло на скамьи. Но там никто не шевельнулся. Никто не шевельнул пальцем, чтобы спасти Каприкорна. Мо взял книгу из рук Мегги, пробежал глазами строки на листке и твёрдым голосом дочитал до конца написанное стариком:

— «И Каприкорн пал ниц, и чёрное сердце его остановилось, и все, кто жёг, грабил и убивал вместе с ним, исчезли, как пепел, развеянный ветром».

ВСЕГО ЛИШЬ ЗАБРОШЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

В книгах встречаю я мёртвых живыми, в книгах вижу я грядущие времена. Со временем все портится и проходит; все славное было бы предано забвению, когда бы Господь не дал в помощь смертным книги.

Так погиб Каприкорн, в точности так, как написал Фенолио. И Кокерель исчез в то же мгновение, как упал мёртвым его хозяин, а с ним вместе — большая часть бандитов, сидевших на скамьях. Остальные бросились прочь, все побежали прочь, женщины и мальчишки. Навстречу им шли те, кого Каприкорн послал тушить огонь и ловить поджигателя. На их запачканных сажей лицах был ужас. Не из-за огня, пожравшего дом Каприкорна, нет — огонь они потушили. На их глазах испарился в воздухе Плосконос и ещё несколько подручных Каприкорна. Они исчезли, словно их поглотила тьма, словно они и не существовали никогда. А может быть, так оно и было. Человек, создавший их, теперь их уничтожил, стёр, как лишнюю черту на рисунке, как пятна с белой бумаги. Они исчезли, а остальные, родившиеся не из слов Фенолио, побежали назад, доложить Каприкорну об ужасе, творящемся тут. Но Каприкорн лежал ниц, на его красный костюм налипла щебёнка. Никто никогда уже не придёт доложить ему об огне и дыме, о страхе и смерти. Больше никогда.

И только Призрак всё ещё стоял там, огромный, видный издалека, серый на фоне чёрного ночного неба, с глазами как две пылающие звёзды, так что они забыли, о чём собирались доложить, и бросились вниз, к автостоянке, к машинам. Прочь, скорее прочь отсюда, пока это существо, которое позвали сюда, как собаку, не сожрало их всех!

Когда Мегги пришла в себя, никого из них уже не было. Она спрятала голову под мышкой у Мо, как всегда, когда не хотела больше глядеть на мир. А Мо спрятал книгу под куртку, в которой он и вправду выглядел как один из молодцов Каприкорна, и держал дочь в объятиях, пока все вокруг них бежало и вопило, и только Призрак стоял тихо, так тихо, как будто убийство хозяина вконец обессилило его.

Она не знала, сколько прошло времени, когда услышала голос Мо: