Том 3. Рассказы 1896-1899 - Максим Горький

— Подымусь… не крушись!.. А тебя за доброту буду беречь, как малого ребёнка…

Артём чувствовал, что понемногу ему становится лучше, — тело ноет меньше и в голове яснее. Нужно заступиться за Каина пред людьми — что, в самом деле? Вон он какой добрый и открытый, — прямо всё говорит, по душе. Подумав так, Артём вдруг улыбнулся — давно уже его томило какое-то неопределённое желание, и вот теперь он понял его.

— А ведь это я есть хочу! Ты бы, Каин, добыл чего поесть?

Каин вскочил на ноги так быстро, что едва не ударился о копани беляны. Лицо его положительно преобразилось: что-то сильное и вместе с тем детски ясное явилось в нём. Артём, этот сказочный силач, просит есть у него, Каина!

— Я сделаю вам всё, всё! Оно уже есть, вот тут, в углу!.. Я припас — я знаю! Когда кто болен, он должен есть… ну да! И я, когда шёл сюда, то истратил целый рубль.

— Сосчитаемся! Я те — десять отдам!.. Мне ведь это можно… Не свои у меня. Скажу — дай! — и даст…

Он добродушно засмеялся, а Каин при этом смехе ещё более просиял.

— Я знаю… Вы скажите, что вы хотите? Я всё сделаю, всё!

— А… уж коли так… вытри ты меня водкой! Есть не давай, а сначала вытри… можешь ты?

— А почему не могу? Как лучший доктор сделаю!

— Вали! Потрёшь меня, я и встану…

— Вста-анете? Ох, нет, не можете вы встать!

— Я те покажу, как не могу! Здесь, что ли, я ночевать-то буду? Чудила ты… А ты вот вытри меня, да и беги-ка в слободу к пирожнице Мокевне… И скажи ей, что я к ней в сарай переберусь на житьё… постлала бы там соломы, что ли! У неё я отлежусь… вот! За всё про всё я тебе заплачу… ты не сумлевайся!

— Я верю, — говорит Каин, наливая водки на грудь Артёма, — я верю вам больше, чем себе… Ах, я знаю вас!

— У-у! Три, три… Ничего, что больно… три, знай! А-а-а!.. Вот, вот, вот!.. — рычал Артём.

— Я пойду для вас и утоплюсь… — объяснялся Каин.

— Так, так, так… Плечо-то, плечо валяй… Ах, черти! А всё баба виновата. Не будь бабы, был бы я трезв… а к трезвому ко мне — сунься-ка!

Каин, входя в роль слуги, объявил:

— О, женщины! Это — все грехи мира… у нас, евреев, есть даже такая утренняя молитва: «Благословен ты, предвечный боже наш, царь вселенной, за то, что не сотворил меня женщиной…»

— Ну? Неужто? — воскликнул Артём. — Так-таки прямо и молитесь богу? Ишь ведь вы какие… Что же она, баба? Она только глупая… а без неё нельзя!.. Но чтобы так уж, даже богу молиться… это не тово… обидно ведь ей, бабе-то! Она тоже чувствует…

Он лежал неподвижный и огромный — ещё более увеличенный опухолями, а Каин, маленький, хрупкий, задыхаясь от усилий, возился около него, со всей силой растирая ему грудь, живот, возился и кашлял от запаха водки.

По берегу реки то и дело проходили люди, слышался говор, шаги. Беляна лежала под песчаным обрывом, более сажени высотой, и сверху её было видно только с самого края обрыва. От реки её отделяла узкая полоса песку, забросанная разным мусором. Под нею было ещё грязно. Но сегодня она возбуждала в людях большой интерес. Каин и Артём заметили, что около неё то и дело проходят, садятся на её дно, стучат ногами в борта… На Каина это дурно подействовало. Он перестал говорить и, молча ёрзая около Артёма, пугливо и жалобно улыбался.

— Вы слушаете?..

— Слышу, — довольно усмехнулся силач. — Понимаю… хотят сообразить, скоро ли я буду снова в силе… ведь им надо это знать… чтобы рёбра припасти свои… Черти! Обидно им, чай, что не издох я… Работишка-то их даром пропала…

— А знаете что? — зашептал ему на ухо Каин, с миной ужаса и предостережения на своём лице. — Знаете? Вот я уйду, и вы останетесь один… они тогда придут к вам и… и…

Артём раскрыл рот и выпустил из груди целый залп хриплого смеха.

— Ах ты — фигура! Так ты думаешь — это они тебя, что ли, боятся? Ах ты!..

— А! Но я могу быть свидетелем.

— Они тебе дадут тукманку… вот ты и свидетель!.. на том свете.

Страх Каина был разогнан смехом Артёма, и место страха в узкой груди еврея заняла твёрдая и радостная уверенность. Теперь его, Каинова, жизнь пойдёт иной чередой, теперь у него есть мощная рука, которая всегда отведёт от него удары людей, безнаказанно истязавших его…

Прошло около месяца.

Однажды в полдень, — час, когда жизнь Шихана принимает особенно напряжённый характер, сгущается и вскипает, когда торговцев съестным окружают толпы пристанских и судовых рабочих с пустыми желудками и вся улица наполняется тёплым запахом варёного испорченного мяса, — в этот час кто-то вполголоса крикнул:

— Артём идёт!..

Несколько оборванцев, праздно толкавшихся в улице, ожидая случая чем-нибудь поживиться, быстро исчезли куда-то. Обыватели Шихана с тревогой и любопытством, искоса, исподлобья стали смотреть в ту сторону, откуда раздавалось предостережение.

Артёма давно ждали с глубоким интересом, горячо обсуждая, — каков-то он появится?

Как и раньше, Артём шёл среди улицы, шёл своей обыкновенной медленной походкой сытого человека, делающего прогулку. В его наружности не было ничего нового. Как всегда, пиджак висел у него на одном плече, картуз был надет набекрень… И чёрные кудри рассыпались по лбу, как всегда. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, левая была глубоко засунута в карман шаровар, грудь богатырски выпячивалась вперёд. Только его красивое лицо стало как бы осмысленнее, — это всегда бывает после болезни. Он шёл и отвечал на приветствия и поклоны ленивыми кивками головы.

Улица провожала его тихим шёпотом изумления и восхищения пред несокрушимой силой, выдержавшей смертельные побои. Много было людей, говоривших об его выздоровлении со злобой: они презрительно ругали тех, что не сумели отбить лёгкие Артёму. Ведь не может быть такого человека, которого нельзя было бы изувечить до смерти!.. Другие с удовольствием строили предположения о том, как силач расправится с Красным Козлом и его товарищами. Но сила обаятельна тем более, чем крупнее она, и большинство находилось под влиянием Артёмовой силы.

Артём вошёл в Грабиловку — клуб Шихана.

Когда его высокая и мощная фигура встала на пороге трактира, в длинной и низкой комнате с кирпичным сводчатым потолком гостей было немного. При виде Артёма среди них раздались два-три восклицания, родилось суетливое движение, кто-то шарахнулся в дальний угол этого склепа, сырого, прокопчённого дымом махорки, пропитанного грязью и плесенью.

Артём медленно обвёл глазами трактир и на ласковое приветствие буфетчика Савки Хлебникова ответил вопросом:

— Каин не был?

— Должен скоро быть… Его время близко…

Артём подошёл к столу у одного из окон, спросил чаю и, положив на стол свои громадные руки, равнодушно осмотрел публику. В трактире было человек десять; они сбились в кучу около двух столов и оттуда наблюдали за Артёмом. Когда глаза их встречали взгляд красавца, они заискивающе улыбались, очевидно, желая вступить в беседу с Артёмом, но тот смотрел на них тяжело и угрюмо. И все молчали, не решаясь заговорить с ним. Хлебников, возясь за буфетом, напевал что-то под нос себе и лисьими глазами посматривал вокруг.

С улицы в окна лился гулкий шум, влетали резкие ругательства, божба, выкрики торговцев. Где-то близко с дребезгом свалились бутылки, разбиваясь о камни мостовой. Артёму стало скучно сидеть в этом душном погребе…

— Ну, вы, волки, — вдруг громко и медленно заговорил он, — вы чего присмирели? Пялят зенки и молчат…

— Можем и говорить, ваша грозность! — сказал Драный Жених, вставая и идя к Артёму.

Это был тощий человек в парусиновой куртке и солдатских штанах, лысый, остробородый, с маленькими красными глазами, ехидно прищуренными.

— Хворал ты, говорят? — спросил он, усаживаясь против Артёма.

— Ну?

— Ничего… Не видать было долго… Спросишь — а где Артём? Говорят, заболеть изволил…

— Так… Ну?

— Ещё — ну? Поедем дальше… Что у тебя болело-то?

— А ты не знаешь?

— Разве я тебя лечил?

— Всё врёшь ведь, собака, — усмехнулся Артём. — И зачем врёшь? Ведь знаешь правду?

— Знаю, — сказал Жених, тоже усмехаясь.

— Так чего же врёшь-то?

— Стало быть, так умнее…

— Умнее. Эх ты!.. огарок!

— Да — ведь скажи тебе правду-то, так ты, пожалуй, рассердишься…

— Наплевать мне на тебя!

— И на том спасибо! А ты с выздоровлением водкой меня не угостишь?

— Спроси…

Жених спросил полбутылки водки и оживился.

— Экая у тебя жизнь лёгкая, Артём!.. Всегда есть деньги…

— Ну, так что?

— Ничего… Выручают тебя бабы, проклятые!

— А на тебя и не смотрят.

— Нам — где уж! У нас не такие ноги, чтобы ходить по твоей дороге, вздохнул Жених.

— Потому баба любит здорового человека. Ты что? А я — чистый человек…

В таком тоне Артём постоянно беседовал с золоторотцами. Его равнодушный, ленивый и густой голос придавал особую силу и тяжесть его словам, и всегда они были грубы, обидны. Быть может, он чувствовал, что эти люди во многом хуже его, но во всём и всегда умнее.