На повестке дня — Икар - Роберт Ладлэм

— Всего лишь воздушные ямы!

— Эй, друзья! — раздался голос пилота по радио. — Прошу прощения за неудобства, но, боюсь, такая погода сохранится еще минут тридцать. Нам нужно придерживаться нашего коридора — подальше от коммерческих трасс. Вы летите в дружественных небесах, приятели. Держитесь крепче!

Атташе сделал еще один глоток из фляги, на этот раз более затяжной, чем прежде. Адриенна отвернулась; сидящая в ней арабка стремилась не видеть страха мужчины, но, вспомнив о своем макияже западной женщины, подумала, что, как опытный военный летчик, она должна утешить попутчика. Синтез выиграл спор. Адриенна успокоительно улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, ранее прерванным сном.

Почему ей так безапелляционно приказали прилететь в Вашингтон? Если эти новые инструкции настолько деликатны, что их нельзя передать обычным способом, почему тогда не позвонил Митчелл Пейтон и не намекнул, в чем дело? Не похоже на «дядю Митча» — допустить какое-либо вмешательство в ее работу, ни слова не сказав ей об этом. Даже в прошлом году, во время беспорядков в Омане, когда он прислал ей с дипкурьером запечатанные инструкции, в которых без объяснения причин приказал сотрудничать с Консульской службой Госдепартамента, сразу же и позвонил, опасаясь, как бы ее это ни оскорбило. Она и сотрудничала, хотя поначалу инструкции ее действительно задели. Но вот теперь, как гром среди ясного неба, приказано прилететь в Штаты — без каких-либо объяснений, без единого слова от Митчелла Пейтона.

Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя прокатилось по миру, словно раскат грома. Легко себе представить испуганные лица людей, связанных с этим американцем. Наверное, глядят на небо и мечтают сбежать в укрытие от приближающейся бури, чтобы спасти свою жизнь. Вероятно, будут мстить тем, кто помогал этому влезшему не в свое дело человеку с Запада. Интересно, кто допустил утечку этой истории? Нет, «утечка» слишком безобидное слово. Кто взорвал эту тайну? Каирские газеты взахлеб расписывали ее, и сразу же стало ясно, что на Среднем Востоке одни считают Эвана Кендрика святым праведником, а другие — ужасным грешником. Так что в зависимости от точки зрения его даже в пределах одной страны ждет либо канонизация, либо мучительная смерть. Но почему такое случилось? Мог ли сам Кендрик это сделать? Неужели ранимый человек и невероятный политик, рисковавший жизнью, чтобы отомстить за ужасное преступление, через год смирения и самоотречения решил устремиться за политической наградой? Если да, значит, он не тот человек, которого она так недолго и вместе с тем так близко знала четырнадцать месяцев назад. С оговорками, но без сожаления Адриенна вспоминала. Они занимались любовью неправдоподобно, неистово. Может, при тех обстоятельствах это было неизбежно, но теперь те мимолетные мгновения великолепного покоя надо забыть. Если ее вызвали в Вашингтон из-за внезапно ставшего честолюбивым конгрессмена, то тех мгновений просто вообще никогда и не было.

Глава 24

Кендрик стоял у окон, выходящих на широкую дугообразную подъездную аллею перед стерильным домом. Прошло уже больше часа с тех пор, как ему позвонил Деннисон и сообщил, что самолет из Каира приземлился, Рашад посадили в ожидающую ее правительственную машину, и она уже на пути в Синуид-Холлоу в сопровождении эскорта. Глава президентского аппарата довел до сведения Эвана, что сотрудница ЦРУ выразила резкое недовольство тем, что ей не позволили сделать телефонный звонок с базы военно-воздушных сил Эндрюс.

— Закатила скандал и отказалась садиться в машину, — пожаловался он. — Заявила, что ни слова не слышала от своего непосредственного начальника, а потому военно-воздушные силы могут идти месить песок. Вот стерва проклятая! Я ехал на работу, мне позвонили в лимузин. Знаете, что она мне сказала? Мне! «Да кто вы, черт побери, такой?» Вот так и выпалила! Потом, чтобы сильнее разбередить рану, отвернулась от трубки и громко кого-то спросила: «Что еще за Деннисон?»

— Это все та скромная, незаметная жизнь, которую, вы ведете, Герб. Кто-нибудь ей объяснил?

— Эти ублюдки рассмеялись! Тогда я сообщил ей, что она подчиняется приказам президента и либо садится в нашу машину, либо рискует провести пять лет в Ливенуорте.

— Это мужская тюрьма.

— Да знаю! Хм! Она будет на месте через час или около того. Помните, если все разболтала она, ее получаю я.

— Возможно.

— У меня будет приказ президента!

— А я зачитаю его в вечерних новостях. С примечаниями.

— Черт!

Кендрик уже собрался отойти от окна, чтобы выпить еще чашку кофе, когда увидел, что в начале подъездной аллеи показалась машина невзрачного серого цвета. Она промчалась по аллее и остановилась перед каменным порогом. Из левой задней дверцы быстро вылез майор военно-воздушных сил, стремительно обошел машину и открыл ближнюю к тротуару дверцу, чтобы выпустить пассажирку.

Щурясь от яркого солнечного света, из машины вышла женщина, которую Эван знал под именем Калейлы, взволнованная и неуверенная. Она была без шляпки, темные волосы спадали ей на плечи. На Адриенне Калейле были белый жакет и зеленые брюки, на ногах — туфли на низком каблуке. Справа, под мышкой, она сжимала большую белую сумку. Как только Кендрик ее увидел, на него нахлынули воспоминания о том вечере в Бахрейне. Вспомнил шок, который испытал, когда Калейла появилась в дверях причудливой королевской спальни — ее позабавило, что он поспешил укрыться под простыней. Вспомнил и то, как, несмотря на панику, замешательство и боль, а возможно, и в дополнение к этим чувствам, был поражен холодной прелестью ее резко очерченного лица европейско-арабского типа, ослепительным блеском ума, светящимся в глазах.

Все-таки он прав, это — поразительная женщина. Даже сейчас, направляясь к массивной двери стерильного дома, № ей предстояло встретиться с неизвестностью, она держалась прямо, почти вызывающе. Кендрик бесстрастно наблюдал за ней. Он не ощущал памятной теплоты, только холодное, напряженное любопытство. В тот вечер в Бахрейне Калейла лгала ему. Ложь была в том, о чем она говорила, и в том, про что умолчала. Интересно, подумал Эван, будет ли лгать снова?

Майор ВВС открыл перед Адриенной Рашад дверь огромной гостиной. Она вошла и застыла, уставившись на Эвана. Ее глаза не излучали удивления — в них светился только тот же холодный блеск ума.

— Я пойду, — сказал офицер ВВС.

— Благодарю вас, майор. — Дверь закрылась, и Кендрик шагнул вперед. — Здравствуй, Калейла. Калейла, ведь так?

— Как скажете, — спокойно произнесла она.

— Но ведь тебя зовут не Калейла, верно? Адриенна — Адриенна Рашад.

— Как скажете, — повторила она.

— Немного чересчур, не находишь?

— Все это очень глупо, конгрессмен. Вы вызвали меня сюда, чтобы я дала вам еще одну хвалебную характеристику? Если да, то я не сделаю этого.

— Характеристику? Вот уж чего я хотел бы в последнюю очередь.

— Хорошо, рада за вас. Уверена, представитель от Колорадо получит любую поддержку, которая ему нужна. Значит, здесь все-таки нет нужды в человеке, жизнь которого, как и жизни очень многих его коллег, зависит от анонимности? Не нужно делать шаг вперед и вносить вклад в дело вашего восхваления? Произносить здравицы в вашу честь?

— Вы так считаете? Думаете, я жажду восхваления и здравиц?

— А что прикажете думать? Что вы увезли меня от моей работы, раскрыли перед посольством и ВВС, возможно, разрушили мою «крышу», которую я создавала в течение нескольких лет, только потому, что были со мной близки? Это произошло однажды, но, уверяю вас, больше не повторится.

— Эй, погодите, прекрасная дама, — возразил Эван. — Ради Христа, не будем ворошить прошлое. Тогда я не знал, где нахожусь, что случилось или что еще произойдет. Я был испуган до смерти и понимал, что мне предстоит совершить такое, о чем раньше и подумать не мог.

— А еще вы были измучены, — добавила Адриенна Рашад. — И я тоже. Бывает.

— Свонн так и говорил...

— Подонок.

— Нет, не надо. Фрэнк Свонн — не подонок...

— Употребить другое слово? Например, сводник? Бессовестный сводник.

— Вы ошибаетесь. Не знаю, что у вас с ним было, но дело свое он знает.

— Например, принося вас в жертву?

— Может быть... Признаю, мысль не очень привлекательная, но ему тоже как следует досталось.

— Оставьте это, конгрессмен. Зачем я здесь?

— Потому что мне надо кое-что узнать, и вы остались одна, кто может мне это сказать.

— Что же?

— Кто предал гласности мою оманскую историю? Кто нарушил соглашение? Мне сказали, у тех, кто знает, что я ездил в Оман, — а их чертовски мало, как говорится, очень тесный круг, — нет ни одной причины, чтобы об этом рассказывать, и зато много, чтобы молчать. Не считая Свонна и того, кто у него заведует компьютерами, человека, которому он безгранично доверяет, обо мне знали только семеро. Шестерых проверили — результат абсолютно отрицательный. Остались вы — седьмая.