Девочка моя ненаглядная - Елена Харькова

– А ты куда смотрел? – заорал на весь дом Иннокентий. – Я тебя для чего с ними послал?! Ты что, не мог проконтролировать?

– Меня охранник не пустил в кабинет! – пытался оправдаться Влад.

– Охранник его не пустил! – передразнил сына Иннокентий. – Рохля! Недоумок! Ничего тебе поручить нельзя! Ни одного моего задания не смог выполнить! Убирайся вон! Пошёл вон, я сказал! Вон!!!

Влад со слезами на глазах убежал.

В кабинет вошла Зинаида.

– Кешенька, что случилось? Почему Владик плачет?

– О! И курица прибежала! Сейчас кудахтать начнёт! За своих никчёмных сыновей будет заступаться! – бушевал Иннокентий. – Вот на кой чёрт я на тебе женился? Знал же, что от плебейки нормальных детей не получится! Что ты так на меня смотришь и глазами хлопаешь? Неприятно тебе эту правду слышать? А думаешь, мне приятно знать, что всё, над чем я всю свою жизнь трудился, даже оставить толком некому!

Зинаида уже привыкла к подобным оскорблениям. Но сейчас ей было особенно горько слушать эти ругательства мужа. Вот чем она перед ним провинилась, что он так с ней грубо себя ведёт? Она же любила его всю жизнь, беспрекословно подчинялась ему, помогала, чем могла. И сыновей ему родила. Ну да, Влад не очень умный получился, а Никита – мечтательный мальчик. Ну так это же не катастрофа! У других, вон, есть совсем пропащие дети, которые и пьют, и наркотиками балуются… А у неё хорошие сыновья. Зачем же так родному отцу их оскорблять?

– Кешенька, успокойся, тебе нельзя нервничать, – Зинаида попробовала его погладить по плечу, но муж с ненавистью отпихнул её руку. – Они же твои сыновья. Какие есть. С этим уже ничего не поделаешь. Поэтому не надо их оскорблять и унижать. Ты, дорогой, лучше учи Влада, как надо вести дела. Капелька по капельке, понемногу вдалбливай ему. Время пройдёт, глядишь, он и поумнеет. Всё равно твоё дело оставить больше некому.

– Есть кому! – зло сверкнул глазами Иннокентий. – Что так смотришь? Да, есть у меня ещё один сын! Только не вздумай ревновать! С его матерью я лет двадцать назад встречался. И давно мне на неё плевать. А вот нашего с ней сына я не бросил. Помогал, чем мог. Парень умный получился. Сейчас в Англии учится! Отличник! Не чета нашим! Вот ему я своё дело и оставлю.

– Что?! А как же Влад?! – в ужасе прошептала Зинаида. – Ну ладно Никита хочет жить самостоятельно. Ему твои деньги не нужны. Но о Владе ты обязан позаботиться! Ты слышишь? Обязан! Он ведь твой сын! Законный!

– Не бойся, Влада не обижу. Будет получать хорошие проценты, – отмахнулся Иннокентий. – Всё, хватит об этом говорить. Я уже всё решил. Позвони сейчас моему нотариусу. Скажи, пусть он завтра к нам приезжает. Ну! Чего стоишь? Звони!

Зинаида, привыкшая всю жизнь беспрекословно подчиняться мужу, подошла к телефону и набрала номер нотариуса. Вот только слёз, хлынувших из глаз, она не могла остановить.

– Ну чего ты ревёшь? Возьми себя в руки! Ещё не хватало в трубку носом шмыгать! – проворчал Иннокентий. – Дай-ка сюда телефон. Я ему сам всё скажу.

Зинаида покорно отдала трубку и молча выслушала, как муж разговаривает с нотариусом, приглашая его завтра приехать в особняк. Она всеми силами старалась взять себя в руки. Но ничего не получалось. Слёзы так и лились по щекам.

– Ну ладно, дорогая, не плачь! – смягчился Иннокентий и ласково похлопал жену по руке. – Всё будет хорошо. Поедем по саду прогуляемся и поговорим.

Зинаида взялась за поручень коляски и покорно повезла мужа из комнаты.

– Подумай сама. Всё же к лучшему, – рассуждал Иннокентий. – Влад ни в чём не будет нуждаться. Он будет получать проценты от прибыли. А это огромные суммы! И при этом ответственности на нём не будет никакой! Наш мальчик будет жить в своё удовольствие. Увидишь, он потом ещё и спасибо мне скажет за то, что я устроил ему такую райскую жизнь!

Зинаида молчала.

– Надеюсь, ты на меня не злишься? – спросил Иннокентий.

– Нет, милый, не злюсь. Я же тебя люблю! – вздохнула Зинаида.

– Вот и правильно! – довольно улыбнулся Иннокентий.

– Прости меня, любимый! – сказала вдруг Зинаида, остановившись в двух метрах от лифта, по которому всегда спускалась коляска на первый этаж.

– За что? – удивился муж.

– За это, – ответила женщина и столкнула инвалидную коляску с крутой лестницы.

Коляска с неимоверным грохотом стала кувыркаться по ступенькам. Иннокентий вывалился из неё и, пролетев кубарем, распластался в самом низу в жуткой неестественной позе.

И Зинаида закричала. Это был даже не крик, а звериный вой, вопль безысходности и ужаса от содеянного.

Иннокентий и на этот раз выжил. Правда, у него в двух местах был сломан позвоночник. Он теперь был полностью парализован. Не мог даже самостоятельно есть и разговаривать.

Его хотели оставить в больнице. Но Зинаида организовала в доме самую лучшую, самую просторную и светлую комнату для мужа. Там теперь стояла специализированная для таких больных кровать, на которой лежал Иннокентий, спеленатый, словно мумия, бинтами, с торчащими многочисленными трубками, одни из которых вливали лекарство ему в кровь, другие помогали вентилировать лёгкие, третьи предназначались для кормления через пищевод, а четвёртые выводили мочу в специальный герметичный бак, что даже запаха не чувствовалось. Рядом с кроватью находились какие-то сложные устройства, мигающие лампочками и показывающие на экранах непонятные графики.

Всё это оборудование стоило огромных денег. Но Зинаиде ничего не было жалко для мужа. Она целыми днями сидела рядом с кроватью и заботливо ухаживала за любимым. К счастью, мозг Иннокентия работал исправно. И глаза, это единственное, что осталось подвижным на его лице, блуждали по комнате, показывая, что больной всё время о чём-то думает. Правда, он никогда не смотрел на жену. Даже когда Зинаида делала мужу какие-то процедуры и приближала к нему своё лицо, Иннокентий закрывал глаза. Зинаида тяжело вздыхала, понимая его обиду. Ей и самой было тяжело.

Но однажды Зинаида всё-таки поймала на себе его пристальный взгляд.

– Ты хочешь знать, почему я это сделала? – устало спросила она. – Хорошо, я отвечу. Понимаешь, Кешенька, я любила тебя всю жизнь. Очень сильно любила! И сейчас любить не перестала. Но так уж случалось у меня в жизни, что иногда мне приходилось выбирать между очень близкими для меня людьми и кого-то из них предавать. Вот такая у меня судьба! Сначала я предала Варьку, свою самую лучшую и любимую подругу, потом предала родителей, братиков и сестру. Ты не представляешь, Кеша, как мне было горько от этого! Сколько я, закрывшись в ванной, тайком пролила слёз, скучая по своим родным! Мне так хотелось их хотя бы увидеть! Но я тебе обещала от них отречься и слово своё сдержала. Я очень сильно люблю тебя, Кешенька… И я до конца своих дней готова была быть тебе преданной женой… Но, прости, сыновей своих я тоже очень сильно люблю, даже немного сильнее, чем тебя. И я не могу допустить, чтобы мой сыночек, моя кровинушка, мой дорогой Владик был на иждивении и зависел от подачек какого-то чужого ублюдка! Не бывать этому!

Зинаида зло сверкнула глазами. Её лицо в этот момент было безумно страшным.

– Мне опять пришлось выбирать, – она вдруг истерически захохотала. – Но в этот раз выбор пал не в твою пользу, милый! Зато всё теперь хорошо. Ты тут лежишь такой смирненький, такой хорошенький! Молчаливый! Я тебя таким даже больше люблю! Кешенька мой! Золотце моё! Любименький! Ты теперь полностью от меня зависишь! Захочу, нажму вот эту кнопочку… и твоя жизнь закончится! Это ведь так просто – раз… и всё!

Зинаида приблизила к нему своё перекошенное лицо, отчего глаза у Иннокентия округлились от ужаса. Но женщина так же внезапно пришла в себя. Она мотнула головой, как бы стряхивая с себя приступ безумства.

– Нет-нет, не бойся. Я этого не сделаю никогда. Я же тебя люблю! Вон как я для тебя стараюсь! Тебе нравится, как я за тобой ухаживаю? Хочешь, я тебя на бочок переложу? Хочешь? Ладно, лежи пока так. Пойду я, пожалуй, пройдусь… Что-то голова у меня разболелась… Заодно и цветов тебе, Кешенька, свежих принесу. Ты же любишь свежие цветы. А ты полежи пока один, полежи…

Она поспешно вышла из комнаты. А Иннокентий с отчаянием долго смотрел в потолок мокрыми от горьких слёз глазами…

Бурому дали семь лет за убийство Дашиного дяди. Прокурор требовал больший срок. Но учли, что Михаил признал свою вину, помогал следствию и, что самое главное, искренне раскаивался в содеянном, поэтому ему дали по минимуму.

Когда огласили приговор, на лице Бурого не дрогнул ни один мускул. Казалось, Михаилу было абсолютно безразлично, что с ним теперь будет: хоть двадцать лет тюрьмы, хоть даже расстрел. Бурый словно окаменел.

Время в тюрьме измерялось монотонным однообразным распорядком дня: подъём, проверка, завтрак, прогулка и так далее. Другие обитатели камеры старались хоть как-то разнообразить свою жизнь, окрасить хоть какими-то красками, поэтому они болтали, смеялись или ссорились, часто даже дрались. И только Бурый всё время сидел угрюмым молчуном и ни на что не реагировал. Другого за такое поведение давно бы прижали. Но Бурый вследствие своей уголовной профессии, а ещё благодаря мощной комплекции пользовался непререкаемым авторитетом. Потому никто к нему не лез. Ну молчит человек и пусть молчит.