Дары ненависти - Людмила Астахова

«Надо было получше накормить, – с досадой подумала Грэйн. – В следующий раз сначала откормлю, а потом уж пусть шаманит. А то что-то ни одного призрака нет как нет!»

«Держи карман шире, эрна, сейчас призраки так и посыплются со всех сторон. И явится к тебе дух Лиридоны в образе прекрасной нагой девы, и вопрошать станет, чего доброй ролфи надобно, и, само собой, выполнять желания числом не менее трех… Или что там себе навоображали Вторые?» – подумала Джона.

Зато дух Эйккена чуть призрачный живот себе от смеха не надорвал.

«Из тебя такая же шаманка, как из этой чумовой девицы – похитительница-диверсантка. Ох, я не могу! Ох, и шаманка! Ты еще спляши и вприсядку пойди».

Смешно ему было. При жизни эрн Янэмарэйн вдоволь накрошил своим мечом змеиных шаманов, он-то знал толк в волшебстве шуриа.

– Духи согласились помочь, – с невероятно важным видом сообщила Джона и снова уселась на облюбованный ящик. А вот пальто возвращать не стала. Благодаря ему и «шаманскому» танцу она наконец-то согрелась.

– И долго ждать, пока они помогут?

В голосе эрны отчетливо слышалось сомнение.

– Они уже помогают. Разве вы не чувствуете, что наша баржа плывет быстрее? Так вот, это духи. Да.

«Главное, побольше уверенности!»

«И наглости», – охотно поддакнул дед.

– Чувствуют колючку в… хм… спине, – буркнула ролфи. И тихо, с отвращением, добавила: – Хочу домой. И чтобы ни одной шуриа в сотне лайгов окрест.

Но поддельная шаманка никак не отреагировала на колкость, она сжалась в комочек и вроде как задремала. Во всяком случае, веки ее смежились, и она очень ритмично задышала.

«Меня тут нет. Я сплю, добрая ролфи, я маленькая и незаметная, не смотри на меня, забудь обо мне. Сладок сон, а ты устала, ты ведь не спала всю ночь. Спи, эрна, спи. С-с-спи… ус-с-сни».

Надо еще уметь наводить морок, и до сих пор у Джоны никогда ничего путного не получалось. А жаль! Когда у маленького Идгарда резались зубки, этот дар ох как ей пригодился бы. Впрочем, леди Янамари не отказалась бы и от прочих способностей сородичей. Почему бы и нет? Странствовать по чужим снам – просто интересно, а отводить глаза – весьма полезный навык для полной опасностей светской жизни. Скорее всего, ролфи попросту выбилась из сил после бессонной ночи и магического поиска эсмондов. Очень неприятная штука этот поиск – словно тонешь в мягких пушистых перьях.

Ролфийка засопела довольно быстро, бессильно откинувшись на бочку за своей спиной. Голова ей свесилась на грудь.

«Готова!»

Чтобы проверить крепость сна тюремщицы, Джона встала и прошлась туда-сюда. У нее болели замерзшие и насквозь промокшие ноги. Так и воспаление легких недолго подхватить. К счастью, ждать, когда баржа займет свою очередь на шлюзование, пришлось недолго – расчеты графини оказались верными.

Грех не воспользоваться такой возможностью. На руку играют и быстро подступившие сумерки, и сошедшая на берег команда, и тут же надравшийся, как деревенский тив, часовой, и спящая ролфи. Даже призрак деда против обыкновения помалкивал: не болтал под руку, не насмехался и не пытался наставить на путь истинный. Вот так бы и всегда.

Беги, шуриа, беги, куда глаза глядят. Впрочем, зачем же так отчаиваться-то? Все гораздо проще – от верхних шлюзов Лилерского канала до поместья госпожи Бетико всего-навсего несколько часов быстрым шагом, пусть даже в мягких тонких туфельках.

Но если уж ты родилась шуриа-прóклятой, то везение в твоей жизни не частое явление.

Об этом стоит не забывать.

Грэйн сморило почти мгновенно. Только что она щурила слипающиеся глаза, выглядывая в полумраке трюма фигурку пленницы, скрючившуюся на ящике и под тяжелым темным пальто похожую скорее на воробья, чем на змею, слушала ее ровное, размеренное дыхание и краешком сознания продолжала следить за мельтешением диллайнской магии вокруг, как вдруг… Сопение пленницы превратилось в колыбельную весеннего ветра, разлилось по трюму, а перья закружились перед глазами и стали снежными хлопьями. Грэйн блаженно подставила лицо дыханию отступающей зимы, невольно повела плечами, прикрытыми лишь тонкой исподней рубахой, – и шагнула в теплую темноту святилища Локки, расцвеченную багровыми всплесками огня в ритуальных чашах и зеленью глаз такого же посвященного, какой вскоре станет она сама. Она не должна была смотреть ему в лицо, не должна пытаться узнать – таковы правила. Здесь нет знакомых и незнакомцев, просто волки-братья перед лицом своей покровительницы.

В круге огненных чаш ослепшей после белизны снаружи Грэйн не различить бы было, знакомые ли руки протянули ей традиционный Напиток милости – дурман, который предлагают каждому посвящаемому перед испытанием. Она не задумалась над этим и не стала вглядываться, просто повела рукой, молча отказавшись от этого послабления. Крики во время ритуала не приветствовались тоже, но и не осуждались – а кто не заорет, когда в живую плоть впиваются раскаленные когти? Но если уверен в собственной стойкости – дерзай и не жалуйся потом.

Грэйн уверена не была, но даже помыслить не хотела о дурмане. То, что произойдет, – это только между нею и Локкой, посвященный рядом – всего лишь свидетель. А эти поблажки – недостойное ролфи наивное лукавство. Если Огненная пожелает принять ее, то примет, даже если Грэйн начнет бегать по святилищу кругами с воплями ужаса. Но она не начнет.

Чьи-то руки стянули с ее плеч рубашку, и девушка подавила судорожный вздох. Впереди был огненный круг, куда она должна была ступить, и даже на расстоянии в несколько десятков шагов кожу ей опалило жаром, а волоски на ней скрутились, почернели и осыпались. Если бы голову ролфи заранее не закрыли мокрой кожаной повязкой, Грэйн осталась бы и без косы. Обряд был прост: всего лишь пройти эти несколько шагов по святилищу и ступить в круг огня, а там… Если объятия Локки не спалят Грэйн дотла, ее ждет волчий знак на плече, честь и приветствия сородичей. Ну а нет, значит, нет. Богиня просто не выпустит недостойную из круга, и даже пепла не останется от дочери капитана Сэйварда.

Она шла в одиночестве, никем не понукаемая. Рассказывали, что иные кандидаты кружили вокруг священного костра по несколько часов, не решаясь войти в него, но передавали друг другу эти байки те, кто сам в святилище ни разу не бывал. Уже сейчас было понятно, что щекочущие нервы подробности обряда ничего общего с реальностью не имели. Единственное, что оказалось правдой, – это священный костер. Локка раскрыла перед Грэйн свои объятия, и та шагнула в них, не раздумывая.

Все было по-настоящему: божественный огонь взметнулся и заключил девушку в кольцо нестерпимого жара и боли, она задохнулась от смрада собственной обугливающейся плоти и, раскрыв рот в беззвучном вопле, увидела, как пузырится и чернеет ее сгорающая кожа. Кричать было нечем – яростный голодный огонь выпил остатки дыхания Грэйн. Закрыть глаза она не могла, ведь веки ее уже сгорели и отлетели прочь лоскутками пепла. Священное пламя зарычало, подобно раздраженному зверю, словно досадуя на то, что ролфи все еще не попыталась выскочить прочь, не забилась в животном ужасе, обезумев от боли, и не заметалась с криками, ища выход и спасение. А она просто не могла. У Грэйн ведь не было больше ни ног, чтобы бежать, ни легких и глотки, чтобы исторгнуть вопль, ни тела, которое жаждало бы спасения. Обнаженная душа стряхнула пепел сгоревшей плоти и затрепетала под огненным взором богини. Локка прищурилась, вглядываясь в будущую приемную дочь – когда твои собственные дети предают и отворачиваются от матери, поневоле станешь разборчивой… И вытолкнула Грэйн из костра, открыв для нее проход в пламени и рванув на прощание плечо раскаленными когтями. Ролфи захрипела, хватая обожженной глоткой ледяной воздух, упала на колени и вцепилась в протянутую кем-то руку. Ее вздернули вверх, и некто, невидимый в темноте, прижал к отмеченной богиней руке влажную тряпицу – и держал Грэйн голову, и гладил ее по спине, пока она давилась всхлипами, уткнувшись в подставленное плечо.