Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

III

Пока продолжалась война в Южной Африке, шансов на улучшение британо-германских отношений не существовало. Немцы поддерживали буров, англичане считали, что такова позиция германского монарха. Вильгельм тщетно пытался возражать, он указывал на то, что в других странах Европы симпатии к бурам много сильнее и выражаются более явно. В ноябре 1900 года президент Крюгер посетил Францию и был принят на правительственном уровне. Когда же он в следующем месяце прибыл в Берлин, Вильгельм демонстративно отказался встретиться с ним. Популярности кайзера в стране это не способствовало; немецкая печать отреагировала кислыми комментариями. Позднее, когда в своем интервью «Дейли телеграф» кайзер подтвердил, что не сочувствовал бурам, его слова вызвали бурю возмущения в Германии, что, в свою очередь, едва не стоило ему трона. Отказываясь от контактов с бурами, кайзер охотно беседовал на военные темы с английскими дипломатами. Бригадир Уоллскурт Уотерс, который только что заступил в должность британского военного атташе в Берлине, вспоминает о разговоре с Вильгельмом. Кайзер дотошно расспрашивал дипломата о преимуществах новой защитной формы — хаки, которая была новинкой для армии.

Жена другого английского дипломата, Сьюзан Таунли, дама, которая, по ее собственному признанию, была в курсе всех берлинских сплетен, рассказывает удивительную историю: в одно прекрасное утро Вильгельм, преодолев слабое сопротивление служащих британского посольства, ворвался прямо в спальню посла, Фрэнка Ласкелля, чтобы ознакомить его с продуктом своего творчества — составленным им лично планом кампании, который наконец должен был принести англичанам победу над бурами. Сам посол, который за долгое время пребывания в Берлине уже научился воспринимать все стоически, был ошарашен. Таунли следующим образом передает его рассказ об этом эпизоде: «Представьте себе, я в постели, еще наполовину сплю, неумыт, небрит, раздет, не знаю, где халат и тапочки. В комнате духота, больше всего хочется ее проветрить, а как до окна добраться?» Достопочтенный джентльмен предложил незваному гостю сигарету, но тот отказался. «Он припечатал меня к подушке и разложил на одеяле какие-то листки и карты, которые принес с собой», — продолжал посол свой горестный рассказ. Каким-то образом ему удалось вынырнуть из постели, накинуть халат и распахнуть окно, но не тут-то было: «Кайзер заявил, что я простужусь, заставил меня снова улечься в постель и начал рассказывать свой план кампании». Закончив, он потребовал, чтобы посол немедленно отправил в Лондон принесенные им бумаги, встал и направился к выходу. Бедняга посол решил проводить его до ограды посольства — как был, в халате и тапочках. На Вильгельм-штрассе кайзера ожидал его телохранитель — в полной военной форме. Вильгельм, царственным жестом указав в сторону Ласкелля, произнес: «Ну и вид!» — и был таков.

При дворе был объявлен траур по случаю кончины великого герцога Веймарского, но 18 января 1901 года исполнялось двести лет Пруссии, и Вильгельм накануне великого дня объявил об окончании траура. Известный нам «Фестилауф» написал сценарий торжественного представления, которое должно было состояться в здании оперы. Празднества предполагалось продолжить, но 19-го пришло известие о серьезном ухудшении состояния здоровья королевы Виктории. Герцог Коннаут, прибывший в Берлин как официальный представитель Великобритании, был срочно вызван в Лондон. Кайзер заявил Ласкеллю, что он поедет вместе с Коннаутом: «Я уже приказал подготовить мой поезд, и мы поедем вместе. Я уже информировал принца Уэльского, попросив его сообщить для публики, что я еду не как кайзер, а как ближайший родственник, как внук». Вильгельм рассчитывал использовать визит для налаживания англо-германских отношений, но с британской стороны, надо сказать, его импровизированное решение не вызвало большого энтузиазма. Вильгельм считал, что воду мутит супруга Берти, ярая антипруссачка Александра, которая так и не простила Гогенцоллернам войны 1864 года. Свои мысли на этот счет кайзер выразил, как всегда, кратко и четко: «Опять эта чертова баба; мужика ей не хватает!»

Погода была солнечная, но море сильно штормило. Вильгельм телеграфировал Бюлову о своих ощущениях, разумеется, не самого приятного свойства: «Немногочисленные пассажиры все куда-то попрятались. Я шесть часов провел на палубе; свежий морской воздух — это все, что мой организм мог принять в себя; лучше так и не стало». Поезд прибыл на вокзал Виктория, и дверь купе открылась; какой-то, по выражению Вильгельма, «простой человек» снял шляпу и промолвил: «Спасибо, кайзер!» Принц Уэльский, прибывший для встречи почетного гостя в форме прусского офицера, тут же заметил: «Да, именно таково общее мнение. Мои соотечественники никогда не забудут того, что Вы с нами в этот час». В мемуарах Вильгельм с явной горечью прокомментировал это высказывание «дяди Берти»: «Забыли, и очень скоро!»

Берти хотел, чтобы на следующий день, перед поездкой в Портсмут, Вильгельм встретился с лордами Солсбери и Лэнсдауном. Кайзер отнесся к предложению со всей серьезностью: «Да сподобит меня Господь найти правильные мысли и слова и выразить их должным образом на благо обеих наших стран». Чемберлен, присутствовавший на беседе, заявил, что времена «блестящей изоляции» остались в прошлом и что Британия должна присоединиться либо к Тройственному союзу, либо к Франции с Россией. Он выразил надежду, что события будут развиваться по первому варианту. Вильгельм радостно сообщал Бюлову: «Итак, кажется, они будут действовать так, как это соответствует нашим пожеланиям».

Кайзер заявил, что он не хочет привлекать излишнего внимания своим присутствием и готов вернуться в Лондон, если таково пожелание хозяев. Однако 22 января состояние королевы резко ухудшилось. Ее личный врач доктор Рейд и Вильгельм вдвоем остались у ее постели, поддерживая умирающую в полусидячем положении, причем в отличие от врача кайзер даже не мог переменить руку. Так прошло два с половиной часа. Говорили, что королева приняла Вильгельма за Фрица, но это вряд ли так: она почти не выходила из бессознательного состояния. В шесть тридцать все было кончено. Как позднее писал Вильгельм, она «тихо скончалась у меня на руках».

У «дяди Берти» были срочные дела в Лондоне, и в Осборне все заботы пали на плечи Вильгельма — «уникальный случай, когда германскому монарху довелось управлять какой-то частью Англии — хотя бы неформальным образом». Кайзер выразил готовность лично перенести тело усопшей в гроб. Трудно сказать, как бы он справился с этим одной рукой, но выручили сыновья Виктории. Один из них позднее растроганно поведал Мари фон Бунзен: «Я не знаю, как бы мы справились без него». Именно Вильгельм настоял на том, чтобы гроб водрузили на расстеленный «Юнион Джек»; позже он захватил его с собой в Берлин — в качестве сувенира.

27 января служащие германского посольства вместе с членами британской королевской семьи собрались на борту «Гогенцоллерна», чтобы отпраздновать очередной день рождения Вильгельма. Мероприятие было не ко времени — в Великобритании был объявлен национальный траур, и англичан начинало раздражать намерение кайзера задержаться в стране. В Германии тоже были недовольны, разумеется, по иной причине: немцы восприняли случившееся в Великобритании довольно равнодушно, и поведение Вильгельма было им непонятно. Сам Вильгельм не замечал ничего странного в своем поведении, а отношение соотечественников к смерти его бабушки вызвало у него возмущение. Баронесса фон Шпитцемберг отмечает, что для кайзера «тактичнее было бы оставить своего дядю наедине в тот момент, когда тот наконец дождался трона», но упустить случай поучаствовать во всех пышных церемониях, которые были связаны с восшествием на престол нового монарха, — нет, Вильгельм тогда не был бы Вильгельмом!

На похоронах он гарцевал рядом с «дядей Берти» на великолепном белом коне. К тому времени уже все знали, что именно он оставался с королевой в последние минуты ее жизни, и ему довелось испытать редкий прилив доброжелательности со стороны лондонской толпы. Даже пресса Хармсуорта промямлила что-то насчет «друга, который познается в беде». Эффект, произведенный телеграммой Крюгеру, кажется, начал забываться. Репутацию Вильгельма повысило еще одно обстоятельство — лошади, тянущие катафалк, вдруг встали, и никакими усилиями их не удавалось сдвинуть с места. Вмешался немецкий гость: и он разнуздал заупрямившуюся лошадь, затем вновь взнуздал ее — этого оказалось достаточно, и процессия двинулась, толпа разразилась криками восторга по адресу кайзера.

Вильгельм оставался в Англии до 4 февраля; даже англофобка Дона начала проявлять недовольство. В честь кайзера в Мальборо-Хаусе был устроен торжественный обед. Выступая с ответным тостом, Вильгельм предложил поднять бокалы за нового короля (большого любителя спорта и женского пола, за что тот получил прозвище Эдуард Ласковый). Вильгельм счел своевременным затронуть тему общей миссии Германии и Великобритании: