Введение в теоретическую лингвистику - Джон Лайонз

7.1.2. «МАТЕРИЯ» VS «ФОРМА»: «СУБСТАНЦИЯ» VS «АКЦИДЕНЦИЯ»

Для развития традиционной теории «частей речи» и «грамматических категорий» существенно еще одно противопоставление, введенное аристотелевской философией: это противопоставление «материи» и «формы». Считалось, что каждая индивидуальная вещь (то есть каждая «субстанция») состоит из «материи» (которую мы можем представлять себе как какой-то физический материал) и из определенной «формы» (то есть индивидуализирующего принципа), налагаемой на эту физическую «материю», что в результате придает вещи тождественность самой себе и внутреннюю устойчивость. (Легко видеть, что аристотелевское разграничение «материи» и «формы» очень похоже на соссюровское противопоставление «субстанции» и «формы»; ср. § 2.2.2. Как было сказано выше, традиционный смысл термина «субстанция» был совершенно иным.)

Ввиду того, что язык был одновременно объектом анализа, а также инструментом, с помощью которого проводился любой философский анализ, теория «категорий» оказала двойственное влияние на традиционную грамматику. Элементы языка не только сами подвергались анализу в терминах «материи» и «формы» и, будучи «субстанциями», классифицировались с точки зрения их «акциденциальных» свойств, но они также группировались по классам («частям речи») в соответствии со «способом обозначения» соответствующих вещей, свойств и отношений.

Как мы уже видели (ср. §5.4.1), основной единицей грамматического анализа в традиционной теории считалось слово (dictio, если использовать латинский термин). Каждое слово, будучи «знаком», слагается из определенной комбинации звуков (vox) и значения (signification Считалось, что физическая реализация слова (vox) представляет собой не его существенную сторону, а просто способ произнесения этого слова в конкретном языке, определяемый лишь «акциденциальными» факторами «случайности», «обычая» и «употребления». В качестве физического объекта vox может подвергаться дальнейшему анализу на «элементы», звуки или буквы. Но собственно грамматический анализ начинается, как считалось, с анализа способов функционирования слов в качестве «знаков», в качестве инструментов описания и понимания «реальности»; с классификации слов на «части речи» и с установления моделей (или «парадигм») «склонения» и «спряжения».

Слова, подобно любым другим объектам, вовлекавшимся в сферу научного исследования, должны были описываться в терминах традиционного, вполне определенного списка аристотелевских категорий. «Субстанция» слова должна была отграничиваться от его «акциденций» — различных форм, которые оно принимает в зависимости от его синтаксической функции и от присущего ему «способа обозначения». Для различных «частей речи» типичны вполне определенные «акциденциальные» категории: имена существительные изменяются по падежам (именительный, винительный и т. д.) и числам (единственное, множественное) и принадлежат к определенному роду (мужской, женский, средний); глаголы изменяются по временам (настоящее, прошедшее, будущее), лицам, числам и т. д. и т. п. Следовательно, то, что мы по традиции называем «грамматическими категориями», сводится к понятию «акциденциальных» категорий грамматической теории; именно поэтому то, что мы сейчас называем «словоизменением», раньше называлось «акциденцией» (от лат. accidentia).

Некоторые из «акциденциальных» грамматических категорий, такие, как, например, время (английский термин tense восходит к латинскому слову со значением «время»), могли бы быть без труда соотнесены с аристотелевскими категориями предикации. Другие, такие, как, например, падеж, являются специфическими для языка. В рамках нашей задачи важен не детальный разбор отношений между аристотелевскими категориями и традиционными «грамматическими категориями», а просто оценка общего соотношения между ними. Предположение об универсальности аристотелевских категорий предикации усилило (или повлекло за собой) предположение о том, что «грамматические категории» являются универсальными признаками человеческого языка, то есть каждый язык обязательно обнаруживает такие категории, как время, число, падеж и т. д.; и эти категории типичны для определенных «частей речи». 

7.1.3. «ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЕ» И «СЛУЖЕБНЫЕ» ЧАСТИ РЕЧИ

Сами «части речи» также определялись посредством ссылки на аристотелевские «категории» (независимо от их изменения по таким акциденциальным категориям, как падеж, время и т. д.). Имена существительные определялись, согласно характерному для них «способу обозначения», как слова, обозначающие «субстанции» (отсюда термин «субстантив»); имена прилагательные — как слова, обозначающие «качества», и т. д. Читатель, без сомнения, знаком с определениями «частей речи», составленными в этих традиционных, «понятийных» терминах. Ниже в настоящей главе мы рассмотрим правомерность таких определений.

Аристотелевское противопоставление материи и формы было использовано некоторыми грамматистами также и для разграничения того, что мы можем назвать знаменательными и служебными «частями речи». Значимы в собственном смысле слова лишь знаменательные «части речи» (существительные, глаголы, прилагательные и наречия): они «обозначают» предметы мысли, составляющие «содержание» суждения. Другие «части речи» (предлоги, союзы и т. д.) сами по себе ничего не «обозначают», а просто участвуют в формировании значения целых предложений путем наложения на них определенной «формы», или организации. Это разграничение напоминает, с одной стороны, разграничение, проводимое Аристотелем между «словами» в собственном смысле и «союзами» (ср. § 1.2.5), и, с другой стороны, разграничение, традиционно проводимое в китайской грамматической теории между «полными» и «пустыми» словами. Будучи воспринято грамматистами Пор-Рояля (ср. § 1.2.8), оно получило затем дальнейшее распространение; оно использовалось Лейбницем и многими философами, испытавшими на себе его влияние. В современных изложениях грамматической теории это разграничение часто проводится в терминах «лексического» и «грамматического» значения (ср. § 9.5.1).

7.1.4. ЛОГИКА И ГРАММАТИКА

Заключая данный раздел, следует сказать несколько слов об общем влиянии «аристотелевской» логики на традиционную грамматическую теорию. Философы часто высказывают суждение, что аристотелевская теория «категорий», особенно его разграничение между «субстанцией» и «акциденцией», является просто отражением

Грамматической структуры греческого языка и что если бы Аристотель говорил на языке с существенно иной грамматической структурой, то он установил бы совершенно другой набор «категорий» и, возможно, другую систему логики. Грамматисты, с другой стороны, склонны утверждать, что некоторые из разграничений, проводимых в традиционной грамматике, носят чисто «логический» характер (например, разграничение между собственными и нарицательными именами существительными) и не могут быть подтверждены фактами греческого и латинского языков [52]. Сосуществование этих двух точек зрения наводит на мысль о том, что соотношение традиционной грамматики и «аристотелевской» логики, вероятно, гораздо сложнее, чем обычно считают. Именно так и обстоит дело в действительности. Как будет показано в настоящей главе, недавние результаты в области синтаксической теории (в частности, разграничение «глубинной» и «поверхностной» структуры; ср. § 6.6.1) могут помочь нам в определении того, до какой степени согласуются друг с другом «категории» логики и грамматики.

7.1.5. ПЕРВИЧНЫЕ,ВТОРИЧНЫЕ И ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ КАТЕГОРИИ 

В целях удобства при обращении с терминологией в последующих разделах мы будем называть «части речи» первичными грамматическими категориями, а такие понятия, как время, наклонение, падеж и т. д., — вторичными грамматическими категориями. Традиционные синтаксические понятия «субъекта», «предиката», «объекта» и т. д. будут именоваться функциональными категориями. По причинам, которые сейчас будут ясны, мы сначала рассмотрим вторичные грамматические категории.

В большинстве трактовок того явления, которое мы для удобства называем вторичными грамматическими категориями, отводится видное место традиционно выделяемым словоизменительным категориям латинского и греческого языков: числу, роду и падежу для существительного; лицу, времени, наклонению и залогу для глагола. Вспомним, что в традиционных словоизменительных определениях частей речи роль различительного критерия для существительного играл падеж, а для глагола — время (ср. § 1.2.5). В нашем изложении мы будем придерживаться принятой практики, уделяя основное внимание категориям традиционной грамматики. Мы увидим, что, хотя эти категории могут применяться в весьма широких пределах, они нуждаются в переформулировании на базе современной порождающей грамматики, которая первичным считает синтаксис, а словоизменение рассматривает лишь как один из способов уточнения синтаксических отношений в предложении (ср. § 5.4.2).