Бог смерти не любит яблоки - Алиса Чернышова

Как же ты попала, Ли. Как глубоко и серьёзно попала.

Она уже должна была быть в допросной, принимать отчёт по Эндрю, утрясать с Таной следующие шаги информационной кампании, решать тысячу и одну проблему. Но она стояла здесь, посреди импровизированной лечебной комнаты, и всё смотрела на пребывающего в анабиозе бога из пробирки. Она всё перепроверила, лично подключилась к местному вирту, удостоверилась в полной безопасности — но уйти всё равно не могла.

Было приятно просто смотреть на него, не скрывая и не скрываясь, сбросив все маски. Он сказал, что в состоянии регенерации ничего не видит и не слышит, и очень похоже, что это действительно так. Глаза закрыты, дыхание максимально замедленно, мозговые функции на низкой отметке… Он спит очень крепко, вокруг никого, и она может сбросить опостылевшую кожу — то, что казалось невозможным ещё несколько дней назад.

Теперь она не готова прийти и сказать своему персональному рептилоиду, что он был прав… Она тоже, конечно. Потому что эмоции всё усложняют, а уж любовь так особенно. Слепое пятно, слабость, точка излома, недопустимая глупость — вот что такое любовь для них, играющих в большую политику. И тут, увы, разночтений быть не может…. Одна проблема: Тана был прав тоже. Потому что, если разобраться, вещающие о силе любви придурки в смешных шапочках действительно спасают этот мир намного чаще, чем все политики, рассказывающие с помостов, кого именно во имя спасения мира нужно ненавидеть и за что.

Потому что, как ни странно, вопреки цинизму, здравому смыслу, логике вещей и контексту, в конечном итоге любовь всё же оказывается сильнее… Рано или поздно.

Чаще поздно, правда. Поздно для слишком многих. Но всё же — оказывается.

Ли вспомнила свою собственную речь. Она писала её с душой, она верила в эти слова раньше — но только теперь она осознавала их. Сердцем, кожей, каждым нервом.

Войны разрушают — планеты, жизни, судьбы, отношения, семьи. Они придуманы, чтобы разрушать… Но ничто не вечно. Однажды войны заканчиваются. Однажды смолкают какофонии орудий и крики пропаганды. Однажды наступает грань, за которой контекст перестаёт иметь значение и тает, словно дым.

Остаёшься только ты — и груз совершённого, и осознание сделанного, и тяжесть увиденного. И это всё сожрёт тебя, уничтожит, выжжет, превратит в монстра или пустую оболочку… Если только любовь не останется тоже. Если ты не найдёшь в себе силы испытывать её снова.

Так долго Ли говорила самой себе, что она не Ли вовсе. Так долго она подпирала проклятую дверь всем своим весом, только чтобы удерживать её закрытой…

Но такое решение не помогает. Не работает. Именно это Танатос наглядно показал ей вчера.

Не работает отрицание, не помогает молчание, ничего не меняет самовнушение. Говорить и слушать, прощать других и прощать себя, быть честным с собой и встречать других на полпути — вот они, рецепты, которые по-настоящему спасают. Всё остальное было и остаётся полумерой.

Она посмотрела на Танатоса, спящего под толщей регенератива.

Слова помогают. И она задолжала ему так много слов, хотя пока и не могла бы решиться сказать их глаза в глаза. Но прямо сейчас можно жульничать, правда?

— Танатос.

Никакой реакции — ни визуально, ни на мониторах. Что ж…

— Мой персональный бог смерти. Ты никогда не думал о том, что наша судьба — чокнутая ироничная сука с паршивым чувством юмора? Я вот совершенно в этом убеждена. Абсолютно. Может, она у всех такая? Может, она наблюдает за нашим копошением, слушает наши слова, оценивает каждый душевный порыв и потом говорит: “Ах вон оно что… Ну так загляни в глаза тому, во что веришь, что любишь, о чём мечтаешь. И посмотрим, что ты скажешь потом, жалкий человечек.” Знаешь, я почти уверена, что это происходит именно так. Потому что у меня просто нет другого объяснения… За всю эту жизнь я сменила столько разных правд, идеалов, убеждений, взглядов, нарушила столько данных самой себе и всем другим клятв… Я разрушала, предавала, ошибалась. Я делала выбор, которого никогда в жизни не хотела бы и никому не пожелала бы, за который никогда, пока помню, себя не прощу. И самое ужасное, что, повторись тот выбор, я поступила бы точно так же снова… Я примерила столько масок, сказала столько лжи, прошла так много дорог, видела так много смертей... Было столько правд обо мне, которые давно стали ложью, но только одна осталась неизменной: по ту сторону войны и по эту, Ли, Лиана или леди Авалон... я всегда люблю тебя.

Она сказала это, и внезапно это оказалось сродни освобождению. Дышать стало почти до боли легко — так что она продолжала говорить.

— Знаешь, после всего, что я сделала, я никогда не скажу тебе этих слов в лицо. Не решусь? Не посмею? Не посчитаю целесообразным? Считай, что всё в одном. Но правда неизменна: я люблю тебя так сильно, что мне порой от этого страшно. Сильнее, чем могла даже вообразить, вечер за вечером играя с тобой в виртуальном мире в семью — не считая того, что это никогда не было игрой… Так сильно, что даже осознание всего, что ты совершил своими руками, не смогло полностью убить во мне это чувство. Так сильно, что я возненавидела каждого, кто причинял тебе вред, кто предавал тебя — даже саму себя. Особенно саму себя. Бог смерти… Ты был символом жизни для меня. Ты был моим якорем, моей надеждой, тем, к кому я отчаянно мечтала вернуться с этой проклятой войны… И не только из-за того, что в целом мире для меня не осталось ничего другого. Просто наши разговоры и наше молчание, книги и музыка, гонки и посиделки, поцелуи и закаты — это казалось реальней. Правильней этой якобы реальности с её политикой, войной, болью, смертью, ложью… Этот покой, разделённый на двоих, эта неизменная правда — оно останется со мной столько, сколько буду я сама. Я никогда не признаюсь тебе, но себе пора бы уже признаться… Выздоравливай, о боже смерти. Ты мне нужен живым.

Она слегка провела рукой над регенеративом и решительно отвернулась, направляясь к двери. Маска леди Авалон села на лицо, но теперь она почему-то перестала причинять ту жуткую боль, что была раньше. И Ли знала: что бы ни готовил для неё допрос старого друга, она пройдёт сквозь это.

Теперь она сможет.

*

— Здравствуй, Эндрю. Рада