Дорога в два конца - Василий Масловский

«О чем думает сейчас Модель, этот баловень судьбы и любимец Гитлера? Если верить вчерашнему словаку-перебежчику, все, что накоплено и вымуштровано немцами за эти долгие месяцы весны и лета, ждало сейчас сигнала. Готово было идти и крушить, надеясь повторить лето сорок второго года. Фактически отсюда они начали движение и год назад…» В памяти встал 1941 год. Донбасе. Потом лето и декабрь 1942 года — Нижний Мамон на Дону. Сейчас он волновался, пожалуй, больше, чем тогда. К зиме уже привыкли, там все ясно, а вот как решится вопрос о лете? Чьим станет третье лето? Модель, конечно, уверен, что лето было и будет немецким. Что греха таить — спотыкались и его, командарма, мысли на этом лете. Привычка. А сколько затрачено сил солдатских и бессонных ночей на обдумывание этого дела в штабе?..

Павлов мысленно представил себе старческий лик Земли, которая прятала в своих морщинах сотни тысяч людей, миллионы пудов металла, взрывчатки. Тело ее было нафаршировано минами, исполосовано траншеями, ходами сообщения. Она, Земля, наверное, сердилась на людей за их безрассудство, за то, что они забывали основное назначение ее как кормилицы, и устало-равнодушно взирала на их действия, ждала, когда перебесятся и вернутся к своему изначальному труду хлебопашцев и другим занятиям.

«Вот и сейчас, в эти минуты, где-то немецкий наводчик подкручивает механизмы орудия. И кто знает, насколько он может довернуть или не довернуть эти механизмы».

Смерти Павлов не боялся. У человека военного она всегда за спиною. Боялся неизвестности. «Выстоишь первые два дня, Николай Павлович, считай, операция выиграна», — сказал час назад комфронта Ватутин. Выстоишь!.. Все давно выверено, проверено, высчитано и учтено: завезено необходимое количество боеприпасов, горючего, продовольствия, оборудованы позиции, изучена местность, дороги, развернуты госпитали. Но на войне никто не застрахован от капризов и случайностей судьбы. Вот и думал сейчас, как предупредить все эти непредусмотренные и возможные случайности.

«На нашем участке не пройдут, товарищ генерал. Вы уж будьте в надеже», — уверяли солдаты при проверке позиций. Сами смотрели на него, полагая, что вся правда о войне и предстоящем сражении ему хорошо известна, и надеялись, что все будет так, как они об этом думают и как они этого хотят.

Павлов вышел во двор. Над селом клубилась глубокая тишина. Даже сверчки молчали.

Взошел месяц, и звезды потускнели. В соседнем дворе о чем-то тихо и настойчиво спорили. В доме через дорогу угадывалось движение людей, которые никак не могут решить: укладываться им или не укладываться спать.

— Семка, дьявол!

— Га-а! Черт! Титьку потерял?

— Куда девал мешок мой? Шитвянка нужна.

— В передке у себя посмотри. Нашел?.. То-то ж… Сапоги латать надумал?

— Разорвались.

Разговор умолк. Через время теперь уже Семка спрашивал флягу: «Тетка молока нальет…»

«Кто и когда опишет все это, оживит?» — подумал Павлов. Разговор солдат в соседнем дворе подействовал на него успокаивающе.

Ночь все плотнее кутала землю ворсистым пыльным одеялом. На другом конце села сиплый лай собаки будил хрупкую стеклянную стынь.

Командарм постоял у калитки, вслушиваясь в эту тишину, кликнул адъютанта, приказал подготовиться к движению.

— Едем на КП.

Старшина Шестопалов взял шинель и вышел на волю.

В землянке грызли блохи, резко пахло полынью, которой спасались от них. Луна одела в черные одежды кусты, лощины, разгребла вокруг себя звезды. Немцы притихли, не пускали даже ракет.

Сон не шел и на воле. Ворочался с боку на бок. В голову лезла разная чертовщина.

— Не спишь, старшина?.. Тоже не могу, — отозвался мучившийся рядом Кувшинов. — В землянке блохи, а тут тишина. Будто сдох проклятый.

— Думай о чем-нибудь хорошем.

— Ох-хо-хо. — Худой узкоплечий Кувшинов ожесточенно зачесался, сел, выложил руки поверх шинели. — Где ты его возьмешь, это хорошее? Давай закурим.

Солдаты не спали третью, ночь подряд начиная со второго числа. О спокойном и хорошем не думалось.

Андрей Казанцев тоже не спал в эту ночь, лежал под березкой у землянки. В забывчивости и холодном поту вскакивал, ощупывал сумку с кусачками, ножницами для проволоки, щуп, миноискатель. Скоро проходы проделывать. Для такого дела тучки, даже дождик — лучше не придумаешь. Но где ты их возьмешь? Косился на полную луну, высчитывал, когда она сядет, скроется. Проходы для разведчиков всего-навсего. А такая тяжесть на душе — места не находил себе… Не мог опомниться после той разведки. Возвращение было фантастическим, почти неправдоподобным. Вернулся через три дня. Три дня без еды, питья и сна просидел в яме меж корней старой сосны. Рядом все время немцы. К двум даже привык. Все спорили о милосердии и зле, и один все твердил, что верует только в кулак и кусок хлеба.

— На свете есть только голодные и сытые, сильные и слабые, — поучал он своего товарища. — Сколько лет мы уже валяемся в дерьме, и все затем, чтобы убить.

По утрам они приносили рыбу, жарили ее и говорили о простом и мирном. Словарный багаж немецкого у Казанцева был не очень велик, но, чтобы понять смысл разговора, вполне хватало. На третью ночь, пользуясь налетом своих «кукурузников», или «швейных машинок», как их называли немцы, Андрей покинул убежище и благополучно достиг Донца. Автомат и сапоги, правда, пришлось бросить, утопить.

— Маршрут не потерял? — толкнув в бок, оборвал его мысли Жуховский.

Андрей ощупал листок, который дал ему лейтенант. Пальцы нашли и ощупали второй листок.

— Цел.

Второй листок — письмо Ольги. В обороне почта работала хорошо. С письмом Ольги Андрей получил письмо от матери. Закорючки. Безграмотная, она в жизни никому не писала, а тут нарочно выучилась. Это была горячая и жалкая мольба не погибнуть. «На фронт, наверное, всем так пишут», — подумал Андрей, поправляя мешок под головой. Письмо Ольги дочитать не успел. Старшина начал раздавать патроны, гранаты, отбирал документы…

Все домашнее давно осталось в слепяще-мглистой пелене донских степей, разящем сиянии ковыля на целинных крепях и берегах балок. В ворохе разноликих и многозвучных воспоминаний чаще всего натыкался на Ольгу. В мысли о ней впадал как в забытье. Он был еще очень молод, чтобы знать, что живой думает о живом и что невесты забывают мертвых и ищут счастья с живыми. О себе все ясно: он будет работать. Время учебы ушло. Об Ольге всегда думалось тревожно и трудно. Он любил ее, любил думать о ней, вспоминал ее слова, ласки, но женой своей представить никак не мог.

Из леса наплывало сплетенное между собою многоцветье запахов, глаза до слез покалывали ровно мерцавшие звезды. Опрокинутая повозка Большой Медведицы завалилась в черный омут леса за лугом. Из этого омута торчала только дышловина повозки.

Изнуряюще горячечную вязь мыслей вновь оборвал толчок.

— Вставай! Пошли!

Лейтенант Мелешников, старый знакомый (он через неделю вернулся из той разведки), похлопал Андрея по плечу: «Хорошо, мол, что идешь с нами». Впереди бесшумно, словно тени, скользнули Иванов и Гусынин. Иванов (все звали его почему-то просто Иваном) оправился после той разведки, шел снова. За ними гуськом остальные. Молодежь, как и Казанцев. Иным едва исполнилось по девятнадцать. Но ребята все смелые. На войне опыт военный и жизненный определяется не прожитыми годами.

Вышли на луг. Слева бил пулемет. К нему и шли. Луна скрылась, и из низины шапка высоты 256,0 почти не была видна, сливалась с аспидно-черным небом. Ориентиром служил пулемет. Немцы на высоте были непуганые, туда ни разу не ходили. За много дней разведчики изучили высоту до кустика, до пучка травы, до капризов и привычек «именинника».

Оставалось метров шестьсот. Чем напряженней вслушивались в тишину, шорохи вокруг, тем слышнее был шум в собственных ушах.

На высоте взлетела ракета. По лугу шарахнулись угольные тени, разведчики попадали в траву. Ракета погасла, и дозорные пошли дальше.

Вдруг Иванов присел, схватил за руку товарища. К дозорным подполз Мелешников. Остальные залегли. Справа и слева, совсем близко, ударили пулеметы, над мокрой травой пополз едкий запах сгоревшего пороха. На фоне посветлевшего неба отчетливо вырезались силуэты людей.

— Шесть, семь… двенадцать… четырнадцать, — шепотом считал Иванов.

Группа в семнадцать человек спускалась со скатов высоты навстречу разведчикам. Приближались медленно.

«Свои или чужие?» — мучился лейтенант, взмахнул рукой: «Засаду!»

— Стрелять по моему сигналу — выстрел из пистолета, — передал шепотом.

Разведчикам повторять команды не нужно. Здесь люди тренированные, ловкие.

«А вдруг свои!.. Соседи тоже вели наблюдение за высотой. Возвращаются с задания, сбились с пути…»

Неизвестные совсем близко. Слышно сопение, прерывистое сдержанное дыхание, шелест травы.