Кара-Бугаз - Константин Георгиевич Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Листва магнолий
Солнечный воздух стоял во дворах, как налитая до краев золотистая жидкость. Случаются дни, когда Ленинград кажется столицей южной и теплой страны, когда мостовые пахнут морем.
– Солнце, великое солнце, – оглушительно крикнул в своей квартире Леонид Михельсон, – божественный Ра-Озирис!
– Ну, начинается, – пробормотал Баклунов. Он брился и, вздрогнув от крика, едва не порезался.
В мыльной пене сверкали радуги. Пена медленно оседала, разбрызгивая тончайший дождь синих брызг.
Мыльная пена разлагала солнечный свет и превращала его в оранжевый блеск. Безопасная зеркальная бритва в руках Баклунова напоминала Наташе металлические аэропланы, сверкавшие в солнечные дни над Невой. Зайчики от бритвы бегали по потолку. Когда они пересекали электрическую лампочку, в ней загорался короткий серебряный свет. На рубахе Гильмерсена медленно переливались синие тени, – от рубахи исходил запах морской воды. Можно было догадаться, не выходя из комнаты, что над городом разгорается, как тихий и туманный пожар, необыкновенное летнее утро.
Михельсон выглянул в окно, – двор до самой крыши был наполнен светлым туманом.
– Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце, – снова крикнул Михельсон и приветственно помахал рукой Баклунову, – а если свет погас, я буду петь о солнце в предсмертный час!
– Воображаю, какой рев он подымет в предсмертный час, – сказал с сердцем Баклунов. – Черт с ним, пусть живет до ста лет. – Гильмерсен завязывал галстук у окна и с любопытством рассматривал Михельсона. Галстук скрипел шелком и сверкал коричневыми полосами. За спиной Михельсона Гильмерсен заметил старушку-мать неистового аспиранта. Он поклонился ей, прикрывая рукой недовязанный галстук.
Наташе в это утро все казалось необыкновенным. Чайный стол переливался огнями, как маленькая солнечная система. В стаканах прыгали коричневые мохнатые планеты. Сахар отливал синевой, как чисто выбритые щеки Гильмерсена, ветер гонял по скатерти яркие бумажки от конфет, и шторы на окнах раздувались, подобно парусам в полный ветер. Снизу залетали озорные гудки автомобилей и плеск воды.
Сегодня лодочные гонки, – эти три слова приводили Наташу в состояние необузданной радости. Она схватила Баклунова за руки и закружила по комнате, поцеловала щенка в белое пятно на спине и положила Гильмерсену в чай три столовых ложки варенья. Гильмерсен пил и строил страшные рожи.
Гонки начались в четыре часа. Бронзовый день горел над Ленинградом, как неожиданный подарок тропических стран. Черный разлив садов затопил берега, и Баклунову почудилось, что в этих садах цветут не липы, а магнолии. Он вспомнил юг. Он говорил Гильмерсену, что перед ледниковым периодом, в эпоху миоцена – последнюю жаркую эпоху в жизни нашей земли – по берегам Балтийского моря росли вечнозеленые магнолии, мамонтовые деревья, платаны и виноградные лозы. Наташа слушала плохо. В это время начались гонки одиночных гичек, и ленинградцы сразу отстали, – их перегоняла гичка из Петрозаводска. Ее вела загорелая девушка. Леонид Михельсон волновался, – с этой девушкой он был знаком по Карелии. Наташа заглянула в программу и прочла: «Гичка Карельского Ослава, Петрозаводск. Гребец Елена Мижуева». Она впилась глазами в Мижуеву. Наташу мучила легкая зависть. Гичка легко вырвалась вперед, и ленинградцы шли позади в пене низких разбегающихся волн. Движения Мижуевой напоминали спокойные, хотя и стремительные взмахи крыльев, – Наташа видела издали ее блестящие зубы.
– Она смеется, как девушка на плакате, – сказал Михельсон. – После гонки я ее притащу к нам.
Баклунов рассказывал Гильмерсену и Северцеву о миоцене, Северцев слушал насмешливо и невнимательно, – по поводу всех научных теорий у него было особое мнение.
Баклунов говорил, рассеянно поглядывая на реку, где отражались в воде пестрые флаги. От этого казалось, что река покрыта громадными разноцветными листьями.
– Георг, ты зимовал на Гриннеллевой земле. Ты, конечно, знаешь, что это самое холодное место на земном шаре. Там средняя годовая температура опускается до двадцати градусов мороза. Так вот, на этой Гриннеллевой земле капитан Фельден – натуралист английской полярной экспедиции – нашел остатки миоценовых растений. Сейчас такие растения можно найти только на юге Соединенных Штатов. Фельден нашел еще пихту, сосну, липу, тополь, орешник и калину. Эти деревья и кустарники могут расти в тех странах, где средняя годовая температура равна восьми градусам тепла. Я уверен; что сейчас ты не видел на Гриннеллевой земле даже самых обыкновенных лишаев. Верно? На Шпицбергене в эпоху миоцена были непроходимые леса из сосен, дуба, елей, пихты и даже кипарисов. Там цвела магнолия с вечнозелеными листьями и громадными пушистыми цветами. Там цвел конский каштан. Этим тебя не удивишь, – ведь ты не был на Шпицбергене. Ладно, будем говорить о Гренландии. В миоцен в твоей любимой Гренландии существовал такой же климат и такая же растительность, как на курорте Монтрэ на берегу Женевского озера. Наукой точно установлено, что в те времена во всей полярной области господствовал очень теплый климат. Арктика тонула в океане разнообразных девственных лесов, в океане цветов и запахов. Пожалуй, теперешние тропики не могут похвастаться такой пышной флорой.
– Что произошло дальше? – спросил Северцев.
– Дальше началась чепуха. С севера надвинулись льды, климат резко ухудшился. Европа очутилась под ледяным панцирем и снегом. Начался ледниковый период. Он прошел, но к климату миоцена земля не вернулась. Почему? Очень просто – потому, что в Арктике остался гигантский ледяной лишай. Он дышит холодом на Европу, на Азию, на Северную Америку. Если бы этот лишай исчез, мы снова увидели бы золотой
