Кара-Бугаз - Константин Георгиевич Паустовский

Теория капитана Гернета. Документальная повесть

1. Жильцы четырех квартир

Дом стоял около устья Невы и казался береговым устоем исполинского висячего моста. В его серых стеклах отражались закаты, угасавшие в мутных водах Маркизовой лужи. Из комнаты Баклунова был выход на террасу, носившую громкое название «зимнего сада». От дождей, солнца и снега цементная терраса поседела и излучала очень тонкий и приятный запах чистоты и даже как будто цветов.

Зимой Наташа выбегала на нее в одних трусах и растиралась, вскрикивая, свежим снегом. Осенью по шуму, долетавшему с террасы, Баклунов определял силу дождя. Летом терраса тонула в запахах левкоев, табака и чая, и соленого ветра с залива, а весной ветер гонял солнечных зайчиков по прозрачным лужам, разлитым на цементе, и мешал Наташе читать. Терраса была неотделима от жизни Баклунова, и он отзывался о ней как о живом существе. На террасе происходили жестокие споры и примирения обитателей седьмого этажа. Этаж был последним, – выше жили голуби и вращался любимый Наташей пестрый мир облаков.

После гражданской войны Баклунов несколько лет водил грузовые пароходы из Ленинграда в Лондон и Гулль. Потом он бросил плавать, поступил в управление Ленинградского порта и взял к себе Наташу, жившую до этого у тетки в Пскове.

Рядом с Баклуновым жили молодой одинокий журналист Северцев – человек с пронзительными глазами, великий спорщик и неврастеник, потом научный работник Института материальной культуры Леонид Михельсон, пугавший свою старушку-мать громоподобным чтением Маяковского, и, наконец, преподаватель немецкого языка Тузенбух, прозванный «старой щукой».

Дружба между Баклуновым и Леонидом Михельсоном началась из-за Онежского озера. Михельсон писал исследование о петроглифах – древних рисунках, высеченных на прибрежных скалах у мыса Перинос. Оба считали Онежское озеро одним из самых интересных мест на земном шаре, обоим озеро дало много поводов для споров и размышлений. Северцев называл Баклунова и Михельсона «поэтами озерной школы» – такая поэтическая школа существовала некогда в Шотландии. Тузенбух тоже бывал на озере, но в споры Баклунова с Михельсоном не вмешивался – он ничего не мог сказать ни о петроглифах, ни о моренных грядах, ни об удлиненной форме полуострова Заонежье, так как ездил на озеро ловить рыбу на спиннинг. Спиннинг обошелся в четыреста рублей. Тузенбух скрывал это от знакомых, боясь неизбежных насмешек. Он скромно признавался, что купил спиннинг по случаю за сто рублей. Но даже эта небольшая сумма вызывала недоверие и град язвительных вопросов. Тузенбух отличался старомодной вежливостью, звал Наташу Натальей Эдуардовной, и единственным его недостатком была любовь к рыболовным рассказам. Во всех рассказах фигурировала одна и та же старая щука в тридцать фунтов весом.

Северцев придумал необыкновенную теорию о том, что тайные и явные пристрастия отражаются на человеческих лицах и достаточно одного внимательного взгляда, чтобы их определить. Он защищал свою теорию с неслыханным упорством и страстью. Он доказывал, что Тузенбух похож на старую зубастую щуку, Михельсон – на молодого каменного идола, а Баклунов – на Роальда Амундсена. Это соответствовало склонности Тузенбуха ловить рыбу, Михельсона – изучать древние изваяния и Баклунова – находить белые пятна не только на карте земли, но и в системе физических наук.

В описываемое время в квартире Баклунова появился человек, безжалостно разрушивший стройную теорию Северцева.

Стояло лето, и появившийся человек был очень ярким. Он носил легкий серый костюм, ходил без шляпы, отчего светлые волосы на голове были вечно спутаны, ежедневно переплывал по два раза Неву и каждое утро втыкал в петлицу пиджака поздние фиалки. Лето отражалось в стеклах его очков тусклыми куполами церквей и яркими речными фонарями. Но утром он пил молоко, высасывая его из кружки, как сосут дети. Общее впечатление от него оставалось такое: загар, мохнатое полотенце на плече, вечно смеющиеся серые глаза и быстрая немецкая речь. Фамилия этого человека была Гильмерсен, он был родом датчанин.

Северцев нашел его похожим на иностранный плакат о ланолиновом мыле, где был изображен такой же жизнерадостный и чуть лысоватый мужчина, и решил, что Гильмерсен – врач, сделавший своей специальностью профилактику и гигиену. На самом же деле оказалось, что Гильмерсен – старый приятель Баклунова – был моряком датского торгового флота и специалистом не по профилактике, а по плаванию в полярных морях. С тех пор Северцев больше не упоминал о своей теории.

Стояло лето, – то странное ленинградское лето, в котором как будто нет полудней, а есть только ранние утра, вечера и ночи, незаметно сменяющие друг друга. Серый и синеватый цвет господствовал всюду – в воде, в воздухе, в границе, в глазах людей, и только листва обрамляла этот светлый и немного сонный пейзаж черными рамами столетних парков. Для всех обитателей седьмого этажа, в том числе и для Гильмерсена, этот пейзаж был давно знаком. Гильмерсен даже удивлялся богатству красок и был в восторге от разноцветных трамвайных огней, заменявших по ночам номера. Огни зажигали по привычке, надобности в них не было.

Ночи над городом проходили короткими взмахами сумерек и тишины, и Наташа, не зажигая огня, глотала по ночам страницу за страницей «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Утром глаза ее становились синими от рассвета и слез, и Баклунов сердился. Дальнозоркий, как все моряки, он больше всего боялся близорукости и чтения книг впотьмах.

Едва Наташа откладывала книгу – свою ночную радость, как начинались неожиданности и радости дневные – то Гильмерсен шел с ней на Неву и учил ее плавать кролем, то Леня Михельсон поражал новыми, громоподобными стихами Тихонова, то отец приводил из порта вислоухого, теплого щенка, тщательно слизывавшего весь заграничный блеск с летних туфель Гильмерсена.

– Завидую я этой девочке, – ворчал Северцев, притворно сердясь. – Все ее балуют: и в комсомоле и дома, и русские и датчане, и моряки, и аспиранты. Не жизнь, а сплошная нечаянная радость.

– Да, везет вам, Наталья Эдуардовна, – вздыхал «старая щука». Наташа смеялась – она была уверена, что вечер принесет свою радость. Но даже если ничего и не случится особенного, все равно она будет сидеть на террасе и смотреть на розовые облака над заливом,