Как люди сотрудничают. Противостояние вызовам коллективных действий - Richard Blanton

данных я могу связать коллективные действия и их разнообразные следствия (общественные блага, эффективные системы управления, униформистская народная теория сознания и связанные с ней культурные модели) с растущей коммерциализацией, повышением материального уровня жизни, ростом населения - в том числе относительным увеличением городского населения - и интенсификацией производства. Таковы элементы совместного причинно-следственного процесса, которые, как я предполагаю, одновременно разжигаются коллективными действиями (часто, как представляется, в качестве непредвиденных результатов этих действий) и в то же время обеспечивают прочную финансовую основу для покрытия значительных расходов на создание и поддержание институционального капитала для сотрудничества.

 

Коактивный причинно-следственный процесс в Европе раннего Нового времени

В главе 11 я описал социальные и культурные изменения, которые предшествовали возникновению европейского модерна: падение власти аристократии и монархического правления и рост демократических обществ, новые теории волевого "я", укорененного в материальном и социальном мире, изменение представлений о роли коммерции в обществе, растущее понимание повседневной жизни и роли простого человека. Эти изменения происходили в рамках совместного причинно-следственного процесса, который начался в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени в Европе, особенно после 1500 года н. э., в первую очередь в том, что Фернан Бродель (1979, vol. 2: 280) назвал "сердцем Европы", в ее северо-западной части, особенно в низких странах и Англии, на последней из которых я сосредоточил свое внимание. Другие европейские регионы иллюстрируют процесс совместного действия в меньшей степени или гораздо позже, чем "сердце"; например, во Франции феодальная манориальная система сохранялась дольше, и, соответственно, крестьянство, чей социальный статус и экономическая роль выросли в Англии, оставалось относительно социально, экономически и культурно маргинализированным. А в Восточной Европе в период после 1400 г. н. э. произошло усиление феодального принудительного контроля над крестьянским трудом, получившее название "Второе крепостное право".

Если в тех регионах Европы, которые находились в пределах Римской империи, коммерция была очень развита, то с распадом империи на западе коммерция практически остановилась. В Англии распались даже основные аспекты профессиональной специализации, а некоторые технологии, такие как строительство из раствора и гончарное производство на колесах, практически исчезли к пятому веку н.э. Коммерческая деятельность начала несколько возрождаться в период с восьмого по десятый век, и, несмотря на то, что доказательства зачастую трудно найти, историки экономики проследили очертания медленного процесса коммерческого роста после этого времени. Изменения можно отчасти объяснить тем, что после примерно 1150 года Англия все больше включалась в расширяющуюся мировую экономику в качестве поставщика шерсти. Изначально, однако, эта торговля приносила выгоду прежде всего элитным секторам экономики - манорам и аббатствам, которые были основными поставщиками сырой шерсти. Она также приносила выгоду иностранным, особенно итальянским и немецким торговцам Ганзы, которые служили посредниками между крупными производителями шерсти и центрами сукноделия, например, во Фландрии.

Период с 1350 по 1450 год был отмечен войнами, социальными волнениями, возможными колебаниями климата и эпидемиями, особенно Черной смертью 1348-49 годов. Эти факторы привели к экономическому и демографическому упадку, но к концу XV века начался новый виток роста международной торговли, в ходе которого вместо поставщика сырой шерсти Англия превратилась в производителя тонкой шерстяной ткани. Эта новая суконная экономика принесла выгоды всем социальным слоям, включая крестьянство, и именно в этот момент в полную силу вступил коактивный причинно-следственный процесс, характеризующийся ростом населения, развитием рыночной экономики, повышением материального уровня жизни всех социальных слоев и ростом урбанизации, особенно в небольших городах, которые были центрами экспортно-ориентированной экономики. Причины этих глубоких изменений определить нелегко, но я указываю на эволюцию рынка как на ключевой, возможно, главный двигатель социальных и культурных перемен того времени. Я делаю это, следуя примеру таких выдающихся историков экономики, как Родни Хилтон, который давно признал важность роста рынка как источника социальных изменений, положивших начало европейскому модерну.

Коммерческие изменения происходили нелегко и не быстро, что отражает тот факт, что строители рынка сталкивались с "тысячей препятствий, многие из которых были грозными, а другие - непрочными, [которые] мешали их деятельности на каждом шагу" (Bridbury 1986: 117). Социальное неравенство, пронизывавшее долгое время манориальное общество, и феодальные узы личной зависимости ограничивали возможности простолюдинов полноценно участвовать в коммерческой жизни в качестве независимых экономических субъектов. Социальные перемены требовали новых представлений о правах собственности, чтобы собственность стала "частной для отдельных лиц и их семей, корпораций и других добровольных объединений" (Kerridge 1986: 121) (влиятельный аргумент Джона Локка во Втором трактате о том, что частная собственность и право собственности на продукты своего труда являются основными правами человека, был опубликован в 1689 году, задолго после того, как рассматриваемые здесь перемены были в самом разгаре).

Кроме того, простолюдины не могли доверять рынкам до тех пор, пока не были созданы институты, защищающие их интересы, в том числе моральные ограничения на использование богатства, поскольку в европейском Средневековье "все можно было купить", включая справедливость (Bridbury 1986: 83). Развитию рынка препятствовали и другие культурные ценности Средневековья, в том числе христианские догмы, порицавшие рынки и коммерческие сделки. Несмотря на социальные и культурные препятствия на пути коммерческих изменений, по оценкам Алана Эверитта (1967), уже к XIII веку в Англии и Уэльсе насчитывалось более 800 рыночных площадей (в дополнение к сотням торговых ярмарок), а к началу XIV века их число возросло до 1500-2000.

Рост числа не говорит о всей истории коммерческих изменений, в которых также наблюдались новые формы институциональных изменений. Торговые системы Средневекового периода не были высокоразвитыми и тяготели к модели, которую я ранее определил как ограниченные рынки. Это было верно на местном уровне, где рыночные площадки часто были закрыты для неместных торговцев из-за недоверия к чужакам. Модель ограниченного рынка также доминировала в коммерческих операциях на уровне городских или международных купцов, чьи масштабные операции ("частная торговля", часто в стороне от рыночных площадей) отражали их сетевой капитал и владение сложными финансовыми инструментами для покупки в кредит. Например, примерно к 1200 г. н. э. итальянские банкиры разработали системы, подобные современным векселям, которые позволяли им переводить крупные суммы в отдаленные районы. Проблема ограниченных рынков, ориентированных на элиту, усугублялась финансовым кризисом английской короны, которая заключала сделки с такими торговыми центрами, как Генуя, и их иностранными купцами - немецкими, ломбардскими, генуэзскими, венецианскими - на предоставление кредитов и военной поддержки в обмен на права монопольного контроля над международной торговлей. Эта тенденция к развитию торговли, ориентированной на элиту, контрастирует с бедственным положением простолюдинов, которые поначалу не получали выгоды от растущей международной торговли. Одной из причин этого было почти полное отсутствие общественных