Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

Всё в прошлом, всё это в прошлом. Уничтожь и забудь! Но бабочка в парке, орхидея в витрине могли все оживить, пронзив душу ослепительным разрядом отчаяния.

Большую часть времени он отдавал усердным изысканиям в громадной, украшенной гранитными колоннами Публичной Библиотеке, в этом дивном и торжественном дворце в нескольких кварталах от уютной квартиры Кордулы. Трудно удержаться от того, чтобы не сравнить с вынашиванием плода эти странные, эти неодолимые желания и тошные припадки малодушия, которые сопровождают отягощенную разными упоительными осложнениями работу молодого автора над первой книгой. Ван покамест пребывал на стадии свадебных хлопот, затем, если развить метафору, его ожидал спальный вагон неряшливой утраты девственности, а потом – первый балкон новобрачных завтраков с первой осой. Язык не поворачивается назвать Кордулу писательской музой, но неспешные вечерние возвращения в ее апартаменты бывали приятно проникнуты отсветом и сознанием выполненной задачи и предвкушением ее ласк; его душу особенным теплом согревали мысли о тех вечерах, когда они устраивали изысканную трапезу, заказывая снедь в «Монако», первоклассном ресторане на первом этаже их высокого здания, увенчанного ее пентхаусом и просторной террасой. Милая обыденность их тихого сожительства умиротворяла его гораздо надежнее общества всегда экзальтированного и пламенного Демона, с которым Ван изредка видался в городе и с которым должен был провести две недели перед следующим семестром в Чузе. Кроме сплетен – сплетенных паутинок сплетен – Кордула с ним ничего не обсуждала, что тоже благотворно действовало на него. Она очень быстро смекнула, что ей никогда не следует упоминать Аду или Ардис. Он, в свою очередь, вполне отдавал себе отчет в том, что она его по-настоящему не любит. Гладить ее небольшое, вымытое, мягонькое и ладно-округлое тело было сущим наслаждением, а ее простосердечное изумление, вызываемое разнообразием и силой его постельных приемов, умащивало то, что все еще оставалось от молодой мужской гордости бедного Вана. Она могла задремать между двух объятий. Когда же ему не спалось, как это теперь часто случалось, он усаживался в гостиной делать пометки и выписки из набранных книг или, строго ограничивая свои размышления рамками ученого предмета, прохаживался по террасе под звездной мглой, пока из светающей бездны города не доносились трель и скрежет первого трамвая.

Когда в начале сентября Ван Вин уехал из Манхэттена в Люту, плод зрел в его чреве.

Часть вторая

В одном из зеркал в золоченой раме старомодного зала ожидания аэропорта Гудсона Ван заметил шелковый цилиндр отца. Демон ждал его, сидя в кресле из поддельного мраморного дерева за раскрытой газетой: «Капитуляция Крыма» – вывернутыми буквами гласил заголовок передовицы. В ту же минуту к Вану подошел человек в плаще с располагающим и немного поросячьим розовым лицом. Он представился служащим известного международного агентства «Бок о Бок» (БОК), обеспечивающего Безопасный Обмен Корреспонденцией. Сперва удивившись, Ван быстро сообразил, что Ада Вин, его недавняя любовница, избрала поистине блестящий (во всех смыслах этого слова) способ доставить ему письмо, поскольку фантастически дорогие и феноменально востребованные услуги «боковой» почты гарантировали абсолютную секретность, которую в мрачные дни 1859 года не способны были нарушить ни пытки, ни месмеризм. Поговаривали, будто сам Гамалиил, приезжая в Париж (теперь, увы, все реже и реже), и король Виктор во время собственных, по-прежнему довольно регулярных визитов на Кубу или Гекубу, и, конечно, энергичный и полнокровный лорд Гоуль, вице-король Франции, когда пускался в свои похождения по всей Канадии, предпочитали полагаться на исключительно надежную и даже пугающе безупречную расторопность «боковиков», чем на те официальные средства связи, которыми пользуются распутные властители, чтобы дурачить своих жен. Подошедший к Вану посыльный назвался Джеймсом Джонсом – сочетание до того обезличенное, что могло бы стать образцовым псевдонимом, кабы не представляло собой его настоящего имени. В зеркале началось волнение и хлопанье крыльями, но Ван не стал спешить. Дабы выиграть время (когда посыльный показал ему герб Ады на отдельной карточке, Ван спросил себя, следует ли ему принимать от нее письмо или нет), он внимательно оглядел похожий на туза червей жетон, предъявленный ему Дж. Дж. с простительной гордостью. Последний попросил Вана вскрыть письмо, убедиться в его подлинности и подписать карточку, которую молодой детектив затем вернул в потайную полость или пазуху в глубине своего облачения или анатомии. Приветственные возгласы и нетерпение Демона, надевшего для полета во Францию черную пелерину на алой шелковой подкладке, вынудили Вана проститься с Джеймсом и спрятать письмо в карман (чтобы пробежать его несколько минут спустя в уборной перед тем, как сесть в аэроплан).

«Котировки, – сказал Демон, – взлетели до небес. Наши территориальные триумфы и все такое. Американского губернатора и моего друга Бессбородко назначат главой Бессарабии, а британский губернатор Армборо будет править Арменией. Видел, как ты миловался со своей маленькой графиней на стоянке. Если ты на ней женишься, я лишу тебя наследства. Они на целую ступень ниже нашего круга».

«Через год-другой, – сказал Ван, – я окунусь в собственные маленькие миллионы (имея в виду состояние, оставленное ему Аквой). Но вам не стоит беспокоиться, сэр, мы с ней расстались на время – до тех пор, пока я не вернусь в ее girlinière (канадийский сленг)».

Щеголяя своей проницательностью, Демон желал знать, у кого именно, у Вана или у его poule, нелады с полицией (кивает в сторону Джима или Джона, который сидел в ожидании другого клиента, читая о «Криминальной Копуляции Бессармении»).

«Poule», ответил Ван с уклончивой немногословностью римского раввина, защищающего Варраву.

«Почему серый? – спросил Демон, указывая на макинтош Вана. – И почему так коротко острижен? Идти на фронт поздновато».

«Мне бы все равно отказали в призывном участке».

«Как рана?»

«Комси-комса. Выяснилось, что калуганский хирург обошелся со мной как коновал. Разошедшийся шов вдруг покраснел и закровоточил, а в подмышке выскочила шишка. Теперь за меня возьмется другой эскулап, на сей раз в Лондоне, тамошние мясники режут намного лучше. Где тут местечко? А, вижу. Затейливо. Иван да Марья (на одной двери был нарисован иванов цвет, на другой – марьин башмачок: так сказать, гербарий по нужде)».

Он оставил ее письмо без ответа, и через две недели Джон Джеймс, теперь в образе немецкого туриста, весь в клетчатом псевдотвиде, вручил Вану второе послание – в Лувре, прямо у «Bateau Ivre» Босха, той, со штукарем, пьющим на вантах (бедный старый Данила полагал, что эта картина имеет что-то общее с сатирической поэмой Бранта!). Ответа не будет – даже несмотря на то, что доставка ответного письма, как сообщил Вану честный посыльный, оплачена наперед, вместе с его обратным билетом.

Хотя снег валил хлопьями, Джеймс в порыве отвлеченного удальства стоял, обмахиваясь третьим конвертом, на крыльце cottage orné Вана