Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

С ужасом смотрю на беспрепятственно продаваемые в земской лавочке газеты «Правда», «Социал-демократ» и прочие абсурдногнусные, с разухабистыми информациями мелкопакостнического, ернического характера — макулатура для просвещения едва умеющих разбираться в печатном слове голов… […]

10 июня. […] Без радости и надежды все относятся к готовящейся операции… Все приходящие новые войсковые части в состоянии того же морального разложения, как и части нашего корпуса. По сведениям из армии нашему фронту противостоит Макензен![948] Страшно и помыслить, что с нами будет, если он начнет нас мять по-макензеновски. Вильгельм же, к[ото]рый не любит на ветер бросать слова, обнадеживает своего коллегу Константина Греческого[949], что враги не надолго ссадили его с престола… Мир продиктован будет не Интернационалом, не международным утопическим пролетариатом, а, видимо, германским мечом! Мы уж преклонились и теперь перед германским кулаком, возвестивши наши пресловутые лозунги «без аннексий и контрибуций» и т.д., продолжая развязно куражиться перед союзниками, апеллирующими к нашей совести, воюя пока речами на митингах, резолюциями и хождением с красными знаменами… Нет как будто теперь идеи, к[ото] рая в состоянии была бы двинуть массы людей на смерть ради достижения чего-то высокого, большого. Раскаленная атмосфера нашей сконфуженной революции насыщена дикими призывами доморощенного «сарынь на кичку!» «Товарищи» не хотят воевать с внешним врагом, ему они, поколоченные, возвещают мир, чтобы удрать поскорее из окопов домой и там объявить войну тем, от кого безопасно и безнаказанно можно будет поживиться — господ сделать рабами, а самим зажить по-господски.

104-я и 153-я дивизии 34-го корпуса раздумали идти в наступление, спешно потребовали на их смену части 19-й Сибир[ской] дивизии, еще более деморализованные!..

На наши позиции приезжали сегодня и главнокомандующий], и командующий армией. Что сулит нам наступление? Решат этот вопрос «товарищи». Я на это наступление смотрю как на наше последнее погребальное шествие!

На днях сюда приезжает Керенский. Готовимся к удару шумя, крича, анонсируя, и удар этот, как обычно, не будет для немцев неожиданным! Угостят нас противоядием, от к[ото]рого нам и не оправиться. […]

13 июня. […] Готовящееся наступление представляется всем чем-то кошмарным, нудным, извне навязываемым; в успех его никто не верит; стоящие на позициях страшно нервничают от откладывания его со дня на день, требуют — скорее начинать, не выматывать им душу… Расчет ведется в значительной степени на авось, когда и слепому должно быть видно наше полное разложение. В грандиозном масштабе получается картина, похожая на ту, когда загрязшую и рассыпавшуюся телегу наши «камаринские» начинают вытаскивать из трясины, или как тушат у нас в провинции пожары… С честью нам из этой войны, во всяком случае, не выйти. Не наступил ли теперь момент, когда хотя бы и сквозь слезы бессилия, стыда и тоски, но надо поставить точку и остановить нашу наступательную затею во имя «ne noceas»[950]: чтоб не ввергнуть Россию в еще большие беды?! Мы теперь больны слишком опасной внутренней болезнью, ч[то]б[ы], скрепя сердце и стиснувши зубы, найти оправдание даже и для заключения сепаратного мира без осуществления утопических мечтаний на счет сокрушения «прусского милитаризма»; да в нем ли все зло для мира всего мира?! […]

По поводу уволенных домой врачебной комиссией лодырей командующий армией Белькович[951] должен был давать ответ собравшимся депутатам от офицеров и солдат; в объяснении бедняга договорился до того, что упал в обморок и его вынесли с митинга. Было с чего упасть в обморок, когда «товарищи» стали грозить очищением и оставлением позиций. […]

16 июня. Под утро здорово палили; уж не начинается ли наша затея? У мало-мальски сознательной части из моих сослуживцев настроение пессимистическое. Ставится наша последняя карта, и всякий предвидит, что она будет бита, и что же дальше? Настроение в тылу еще более ужасное. «Главкоюз» слезно вопит к Верховному главнок[омандующ] ему об истощении у него всех запасов. Ленинцы и К° в Петрограде неистовствуют. «Правда» разражается грубой бранью по адресу социалистов союзных стран, вкладывающих свое собственное содержание в попугайски-необдуманную нашу формулу «без аннексий» и т.д. Теперь для беснующихся большевиков новый объект одиозности — это «рабочая аристократия», не разделяющая их лозунгов. Мы все больше и больше, кажется, попадаем под власть хулиганствующих коммунаров-авантюристов, спекулирующих на инстинктах темной массы, за революционной ширмой обделывающих свои делишки. Революция наша в конфузе!.. Под громкими, крикливыми лозунгами — самые примитивные утилитарные побуждения без капли простой политической грамотности, без тени чувства родины-матери. Массой хороводят или сознательные плуты, или же красиво и смело лепечущие по шпаргалке и трафарету желторотые недоросли — политические младенцы. Сумбурная кутерьма празднующих теперь на своей стороне праздник блудливых, трусливых, продажных мещанских душонок… Им теперь весело и вольготно на Руси… Взбунтовались низшие клеточки организма против высших — мозговых, кричат, что последние им не нужны — сами-де могут управиться… […]

17 июня. Ясная погода. Всю ночь шла канонада в 41-м корпусе. Сегодня начинает наш корпус, 18-го предназначен штурм неприятельских позиций у Дзике Ланы. В ближайшие дни должна чуть ли не решиться судьба нашей наисвободнейшей всероссийской республики. Ничего путного от наших операций не жду[952]. Прежняя картина нашей двигательно-моторной бутафории и пародии! […]

18 июня. Всю ночь грохотала артиллерийская канонада. Ожидается сегодня штурм. Как-то покажут себя наши разглагольствующие и митингующие «товарищи», к[ото]рых приходится кидать в бой не железной дисциплиной, а увещеваниями да улещиванием? Кто поручится за то, что в решительный момент «товарищи» воины [не] пожелают сначала составить общее совещание, прежде чем идти на приступ, в предположении, что немцы пообождут своим контрударом?!

Вчера был в 41-м корпусе Керенский, к[ото]рый должен быть сегодня в нашем. Экстренно затребован прибытием Савинков — очевидно, для улаж[ив] ания очередного какого-либо скандала-бунта. Плохая надежда на успех, когда «товарищей» приходится тащить, да еще деликатненько, на буксире! […]

19 июня. По последней сводке сведений, «Белый редут» еще в руках немцев, также и Ольховец[953]; части нашего корпуса уже оперируют под Посуховым[954]. Относительно инцидента в 73-м полку достоверных сведений еще нет, полки же 19-й Сиб[ирской] дивизии введены в бой и, как говорят, действуют недурно, неся большие потери.

Моя резиденция с «инаркором» пока в Подгайцах. Мои сочлены корпбюро по части эвакуации действуют энергично и этим весьма существенно мне помогают. Очень надоедает мне паразитка в роли сестры милосердия — жена «наштакора» Лигнау[955], самого по себе человека вполне добропорядочного; сия сука, таща за собой целую ораву молодых кобелей, отрывает их от дела и мешает общей работе. Ей подобных бездельниц-авантюристок — не оберешься, и все они лезут прикрыться флагом Красного Креста по части «оказания помощи раненым», участью к[ото]рых и положением они заинтересованы не больше, чем прошлогодним снегом.

Отвратительное впечатление производит офицерство, регистрирующее за собой каждую полученную царапинку, ч[то]б[ы] зачислиться в «категории», нося соответствующее количество у себя нашивок на рукаве; преступно-легкомысленное попустительство в этом деле врачебных комиссий, сверхдоверчиво и гуманно констатирующих у сих героев несуществующие у них страдания[956]. В настоящий момент всеобщей страды надо бы постановить, чтобы от строя освобождались офицеры только слепые, безрукие да безногие — остальные должны признаваться годными (со всякими «миокардитами», «эмфиземами», «белком или сахаром в моче», «артериосклерозами» и т.п. жупельными болезнями)[957].

Около полудня пришли известия «трошечко поганы»: наши соседние корпуса возвратились в исходные положения. Наша Сводная Сибирская дивизия еле-еле держится[958], взывает о резервах. Потери в корпусе за 18-е число убитыми и ранеными превышают половину состава! Керенский щедро наградил наш корпус: произвел одного солдата в офицеры, приказал выдать на каждую роту по 10 Георгиевских крестов и по 20 Георгиевских медалей. Да устранит Господь от нас furor teutonicus?[959], ч[то]б[ы] мстительные немцы не устроили на нас карательной экспедиции по-макензеновски. […]