Затаив дыхание - Адам Торп

— Смотри, не называй их «чмо», — манерно протянул Джек, шутливо изображая хлыщеватого сопляка с почти отсутствующим подбородком.

— Я же не вешаю на них ярлыков, — возразила Милли. — Просто делюсь своими наблюдениями. Беда в том, что этими людьми манипулируют. Они сами — жертвы.

С обочин и тротуаров на «бентли» и его пассажиров таращились мужчины с неразвитыми плечами и огромными бедрами в шортах. Раскормленные дети в спортивных костюмах пастельных тонов тыкали в машину пальцами. Бочкообразные женщины в розовых платьях и белоснежных кроссовках кивали головами, словно узнали сидящих внутри знаменитостей. В просторном, уютном, обтянутом кожей салоне «бентли» Джек с удовольствием ощущал себя всесильным фашистским диктатором. Если дойдет до дела, можно будет запросто стереть с лица земли миллионы — сначала обозвать их «чмо», потом превратить в недочеловеков, в муравьев и просто размазать сапогом.

Его родители тоже любили устраивать по воскресеньям долгие походы по магазинам, обычно завершавшиеся посещением «Икеи».

Вагон уже почти опустел.

— Господи, с родителями общаться все труднее, — заметила Милли. — Они ведь, увы, не молодеют.

— Да уж. Мне кажется, ты правильно сделала, что устроила им небольшую вы…

Его прервал трезвон ее мобильника: «рассвет в джунглях»; если не ответить сразу, начинается оглушительная какофония из клекота попугаев и воплей мартышек. Джек не выносит этих звуков. Милли бросилась рыться в сумке. Между Фримли и Уокингом шли путевые работы, поезд остановился. Это может затянуться на несколько дней, думал Джек. Под вагонным полом что-то равномерно постукивает, точно капли воды, падающие со сводов темницы. Всякий раз, когда у Милли звонит мобильник, сердце Джека начинает бешено стучать; от страха за детей колотит, наверно, еще сильнее, подумал он.

— Алло? Привет. Что? О Боже. Нет. Нет. Нет. Прекрасно, — бросала она, правда, чересчур громко, устремив безумный, ликующе-неподвижный взгляд в пространство; такой взгляд бывает у человека, когда его незаметно для окружающих дрочит по мобильнику собеседник. — Супер. Н-да. Нет. Гордон Беннет. Нил? Блин! Черт подери. Да. Нет. Вот блин! Я уже… Даг, мы уже объясняли им про отвод отходов… Да. Я знаю. «Эй, есть там кто-нибудь?» — и прочее в том же духе. Ужасно досадно.

Джек с восхищенной улыбкой наблюдал за женой. Из типичной молоденькой представительницы высших слоев английского общества, окончившей очень привилегированную школу, Милли перековала себя в крутую бизнес-леди, занятую спасением планеты.

— Использованная вода на восемьдесят процентов подлежит восстановлению, — говорила она. — Да-а. Я же ему объясняла, черт побери. Ишь, умник нашелся!

Когда мобильник затренькал, Джек на миг вообразил, что звонит Кайя, каким-то образом выяснившая номер Милли. Значит, он ее по-прежнему боится. Боится, что вся его комфортабельная жизнь — пусть и с нереализованными возможностями, но очень комфортабельная — разлетится вдребезги. Так бывает, причем без всякой железнодорожной катастрофы, землетрясения или принесенной в рюкзаке бомбы, а просто от случайного соединения несоединимого; впрочем, такое соединение как раз предполагается по законам эволюционной вероятности.

Глядя в грязное вагонное окно, он пытался сообразить, что теперь делать. Он надеялся найти ответ в буковом лесу, но не получилось. Часы, пропитанные элем и вином, пролетели впустую, он чувствует, что переусердствовал в возлияниях, что потрепан и жалок, как пейзаж за окном — скопище магазинов с парковками среди бескрайнего пустыря, поросшего мелким, чахлым кустарником. На металлическом заборе кто-то вывел черной растекшейся краской: ДАЛЬШЕ ГЛУБОКАЯ ЖОПА — будто специально для фотосъемки, заказанной модным журналом.

Надо во всем этом разобраться; его клонит в сон, а ему надо разобраться.

— Именно в воскресенье звонят, твою мать! — Милли захлопнула мобильник так, что Джек тут же очнулся от дремы. — Паникеры несчастные.

— Значит, все в порядке?

Что-то попало Милли в глаз; протирая его, она проворчала:

— Порядка вообще не бывает, а в то же время все в порядке. Понимаешь?

— Верно. Отлично понимаю.

Поезд со скрежетом дернулся и проехал несколько ярдов, потом издал почти человеческий стон и замер.

— Нет, не может быть, не верю! — воскликнула Милли, обращаясь, по-видимому, к оконному стеклу, к заоконному воздуху, ко всей бесчувственной сети приватизированных железных дорог. И вдруг другим голосом произнесла: — Я совершенно спокойна. Я расслабилась. Ничего страшного, блин, всего лишь остановка поезда.

Говард опять оказался в их районе: приехал в здешнюю церковь на дневной концерт, в котором участвовал бы сам, если бы не сломал палец. Вместо него выступит Ффиона с двумя «ф», она сыграет Шумана и Фрэнка Бриджа[109] на одолженном у Говарда альте 1625 года. Звук у инструмента — неземной красоты.

На время репетиции Джек уселся на скамью для прихожан и стал перекидывать висящую перед ним молитвенную подушечку с колена на колено. Акустика в церкви оставляет желать лучшего, рояль звучит слишком громко, пианисту стоило бы чуточку приглушить звук. А самоуверенный тенор Джонатан Мэтьюз — будущая знаменитость в непрезентабельных джинсах — при любой оплошности шутливо хлопает себя по щеке. В пьесе Бриджа Ффиона опоздала на такт и поспешно извинилась, но заметила, что метр в аранжировке Бриттена трудноват для исполнения. Мэтьюз выразительно отвел вбок ногу и засмеялся.

— Не обращай на него внимания, — посоветовал Говард.

Положив локти на спинку стоящей перед ним скамьи, Джек опустил подбородок на руки и продолжал наблюдать за происходящим. Музыка смолкла.

— Замечательно, — сказал Говард, и все четверо широко заулыбались, уверенные в своих способностях и мастерстве. Начали подходить первые слушатели, они толпились в дверях у столика с программками. Тенор примеривался, где ему лучше стать.

— Не хочу, чтобы ты отходил еще дальше от меня, — заявил пианист.

— Ладно, ладно.

— Ага, вот так.

Говард взглянул в зал и, заметив Джека, спросил:

— Темп нормальный, Джек? Не слишком быстрый?

— Пожалуй, чуть быстроват.

Говард согласно кивнул. Джек встал и направился к музыкантам. Джонатан Мэтьюз скрылся где-то в укромном месте, чтобы переодеться.

— Ффиона, лапочка, немножко помедленнее, ладно? — попросил Говард.

— Ладно, — отозвалась Ффиона. Она заметно нервничала. В церкви было сумрачно. Высвеченная желтыми прожекторами, Ффиона казалась очень привлекательной.