Кружево-2 - Ширли Конран

К сожалению, Бобби не пел тех песен, которые по ритму своему подходили бы к танцам, а потому предложение тетушки Гортензии его смутило. Он неохотно отправился через темный зал обшитого сосновой доской ночного бара к оркестру, который составляли четверо среднего возраста мужчин, одетых в кожаные брюки и зеленые фетровые пиджаки. Последовало долгое объяснение, покачивание головой, и наконец Бобби произнес:

– Забудьте об этом, друзья, просто забудьте. Дайте мне гитару и больше ни о чем не беспокойтесь. – Он пододвинул стул к микрофону и заиграл.

Джуди была чрезвычайно удивлена, слушая, как этот застенчивый английский юноша поет один блюз за другим, а старая разбитая гитара под его быстрыми чуткими пальцами издает чувственные знойные звуки. Потом Бобби поднялся со стула и положил гитару на место, а зрители, сидящие за столиками, украшенными зажженными свечами, шумно зааплодировали. Но тетушка Гортензия послала его обратно на сцену со словами:

– У оркестра получасовой перерыв, и теперь ты должен нас развлекать.

Вскоре Джуди выяснила, что по-настоящему Бобби любит только негритянскую американскую музыку. Под кроватью в своей сырой маленькой спальне он держал огромный, тяжелый проигрыватель и целый чемодан американских пластинок. И все это были блюзы в исполнении трех музыкантов: Джефферсона, Уолкера, Уильямсона. Бобби боялся лишний раз дыхнуть на эти пластинки: каждый раз после прослушивания бережно протирал их и чуть ли не ежедневно менял иглу на головке проигрывателя, чтобы какая-то неисправность случайно не повредила драгоценные записи.

– Джуди, ты не могла бы написать кому-нибудь из своих друзей, чтобы мне прислали еще пластинок? – Он одарил ее своей ангельской улыбкой. – Записи блюзов и в Лондоне-то чрезвычайно трудно достать, а в Швейцарии просто невозможно.

«Так вот почему он так мил со мной», – подумала Джуди, которая уже не верила, что кто-нибудь из молодых людей может быть добр к ней просто потому, что она ему нравилась. Но вскоре она поняла, что несправедлива к Бобби Харрису. Ему нравилась Джуди хотя бы уже потому, что не имела ничего общего с теми легкомысленными самоуверенными вертушками, которые были все на одно лицо и которых так одобряли его родители. Бобби любил Джуди за то, что она была хрупкая, но в то же время дерзкая и независимая, а главное, потому что она была американкой. А все американское обладало для Бобби магической притягательной силой. Маленькая белокурая, напористая Джуди в ее синем жакетике казалась ему такой же яркой и соблазнительной, как и очаровательная Мэрилин Монро.

А Джуди нравился Бобби, потому что он умел ее смешить и потому что ей льстило сравнение с той великолепной блондинкой, портрет которой висел у него на стене. Дружеское участие Бобби помогло ей восстановить душевное равновесие, и со свойственным юности оптимизмом она уже вновь с надеждой смотрела вперед, вместо того чтобы, содрогаясь от горя и унижения, оглядываться назад.

Стратегия ухаживания у Бобби сводилась к тому, чтобы играть свои самые жаркие, чувственные песни ближе к ночи. Как бы поздно Джуди ни заканчивала работу в «Шезе», Бобби ждал ее и, открыв пошире окно, помогал своей подружке вскарабкаться на подоконник. Конечно, его жирная, вечно хмурая хозяйка была против подобных визитов, но, к счастью, в это время она уже крепко спала, и сон ее чуткостью не отличался. Однажды вечером, когда Бобби играл для нее, Джуди уснула, сидя на полу, прислонившись к стене, и так до утра и не проснулась. Вскоре она перестала уже усматривать какой-либо смысл в том, чтобы возвращаться обратно в «Империал» по пустынным улицам в четыре утра, в то время как в шесть надо было уже опять вставать. Она научилась обходиться почти без сна, заявляя, что если Наполеон спал всего по два часа, то чем она хуже?

Однажды, сидя, скрестив ноги, на половичке в комнате Бобби, Джуди сказала:

– Пьер, приятель Максины, утверждает, что, если ты не начнешь заниматься, тебя вышибут из школы. Он говорит, что ты груб с преподавателями и никогда не выполняешь никаких заданий.

– Зато по крайней мере я не такой надутый кретин, как этот помешанный на лыжах Пьер. – Бобби склонился над гитарой, чтобы поменять струну. – Начальство действительно бесконечно меня бранит, и я надеюсь, что в один прекрасный день они меня исключат, и тогда я буду наконец свободен.

– Но ведь тогда тебе ни за что не получить хорошей работы, – забеспокоилась Джуди. – Нельзя ведь тратить все свое время на эти песни, вечерами хорошо бы и позаниматься.

– Хорошо бы не надоедать мне наставлениями, – раздраженно ответил Бобби.

– Но я ведь желаю тебе добра, я же думаю только о тебе!

– Лучше бы ты этого не делала.

– Что ты имеешь в виду? – воскликнула Джуди и подумала: «Ну вот, еще один уходит от меня». – Но почему же мне не думать о тебе? – продолжала она. – Ты же любишь меня, ты сам об этом часто говорил…

Бобби ничего не ответил.

– Вас к телефону, мистер Харрис, из Парижа. – В голосе хозяйки слышалось неодобрение.

Звонила тетушка Гортензия и с очень странным предложением.

– Вы взбалмошная безответственная старуха! – радостно кричал он в трубку.

– Да, я тоже по тебе скучаю, – долетел из трубки мелодичный голос тетушки.

– А вы сказали им, что я предпочитаю петь блюзы, а не горячий джаз? – Брови Бобби взметнулись высоко вверх. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

– Они очень, очень рады. Это очень louche[10] маленький клуб, и им очень нравится все, что я о тебе рассказала. А когда они увидят твое ангельское личико, то будут просто вне себя от счастья.

Бобби черкнул Джуди записку и следующим поездом укатил в Париж.

– Два парня за два месяца еще не значит, что ты падшая женщина, – успокаивала Максина. – Это же не твоя вина. – Она протянула Джуди носовой платок и, оглядев ее крошечную комнатку, подумала, что, когда женщина вырастает, носовых платков ей необходимо все больше. И вновь Максина перечитала скомканную записку Бобби: «…Я не сказал тебе заранее, потому что боялся, что мы поссоримся… Я знаю, на самом деле ты не любишь ни мою музыку, ни моих песен, но я намерен посвятить себя именно им… И я хочу дать себе шанс… Надеюсь, ты меня поймешь. И зайдешь навестить меня в Хеп-Кэт-Клаб, когда будешь в Париже. Не сходи с ума. Тысяча поцелуев. Береги себя! Бобби».

– Но что, что я неправильно делаю? – Джуди зарыла лицо в подушку. – Почему они все бросают меня, Максина?

– Может быть, ты слишком… властолюбива? – предположила Максина. Разрыв этой связи, казавшейся Максине столь несуразной, совсем ее не огорчал. Но ей было жаль Джуди, совершенно беспомощную в своем горе. – Мужчина не любит, когда ему указывают, что делать. Он все это уже имел в материнском доме.