Натуралист на Амазонке - Генри Бейтс

В этих местах я добавил к моей коллекции около 20 новых видов рыб и значительное число мелких пресмыкающихся однако птиц для коллекции я встретил очень мало. Значительное число самых ярких насекомых было для меня ново и они относились к видам, свойственным только этой части долины Амазонки. Самым интересным приобретением была; большая и красивая обезьяна вида, которого я прежде невстречал, — коаита, или паукообразная обезьяна, с белыми бакенбардами (Atelesmarginatus). Однажды в лесу я видел, как две обезьяны медленно перебирались по ветвям высокого дерева, и подстрелил одну; на другой день Жуан Араку сбил, еще одну, быть может, вторую из пары. Обезьяны этого вида почти такой же величины, как и обычные черные, о которых да рассказывал в одной из предыдущих глав; тело у них такое же тощее, а конечности одеты грубой черной шерстью; однако они отличаются тем, что бакенбарды и треугольное пятно на макушке головы у них белого цвета. Мясо у этой обезьяны, по-моему, самое вкусное изо всего, что я когда-либо пробовал. Оно напоминало говядину, но было сочнее и слаще на вкус. Во время.нашего пребывания в этой части Купари мы не могли добывать почти ничего съестного, кроме рыбы, и после трех дней такой диеты я очень ослабел, так что мне волей-неволей пришлось воспользоваться мясом нашей коаита. Куски тушки мы не посолили, а прокоптили, положив их на несколько часов на решетку из веток, установленную над огнем, точно так же, как туземцы, когда у них нет соли, заготовляют впрок рыбу — так называемый мукьяр. Мясо в этом климате портится быстрее чем за сутки и солить его бесполезно, если только куски не нарезаны предварительно тонкими ломтиками и не высушены тотчас же на солнце. Обезьяньи тушки сохранялись у меня около двух недель; последним куском была рука со сжатым кулаком; я очень скупо расходовал тушку, подвешивая ее в промежутках между моими скромными трапезами на гвоздь в каюте. Только самая крайняя необходимость принудила меня настолько приблизиться к людоедству — нам здесь лишь с величайшим трудом удавалось добывать достаточное количество животной пищи. Почти каждые три дня работу над монтарией прекращали, и все отправлялись на день на охоту и рыбную ловлю, но нередко возвращались ни с чем, потому что, хотя в лесу водилось сколько угодно дичи, она была слишком рассеяна и оттого недоступна. Рикарду или Алберту приносили иногда черепаху или муравьеда, и этого нам бывало довольно на день. Мы познакомились здесь со многими своеобразными блюдами, в том числе с игуановыми яйцами: они продолговатой формы, около дюйма в длину и покрыты гибкой скорлупой. Ящерица откладывает около четырех десятков яиц в дупле дерева. У них маслянистый вкус; люди ели их сырыми, сбивая с фариньей и добавляя щепотку соли; я мог есть их только приправляя соусом тукупи, полный большой кувшин которого у нас всегда был наготове, чтобы заглушать вкус непривлекательных яств.

Однажды, когда я один и без оружия занимался энтомологией в сухом игапо, где деревья стояли довольно далеко одно от другого, а земля была покрыта на 8-10 дюймов сухими листьями, я едва не столкнулся с удавом. Я только что зашел в небольшую заросль, чтобы поймать насекомое, и уже накалывал его, как вдруг меня испугал резкий шум неподалеку. Я взглянул на небо, полагая, что налетел порыв ветра, но ни малейшее дуновение не шевелило верхушек деревьев. Выходя из кустов, я встретился лицом к лицу с огромной змеей, спускавшейся по склону; под ней трещали сухие ветки. Прежде я нередко точно так же встречался с меньшим удавом — кутим-боией, и, зная повадки этого семейства, был твердо уверен, что опасности нет, а потому остался на месте. Увидев меня, пресмыкающееся внезапно повернулось и, ускорив движения, поползло вниз по тропе. Желая рассмотреть размеры змеи, а также краски и узоры на ее коже, я пошел за ней; однако она поползла еще быстрее, и мне не удалось подойти к ней достаточно близко. В движении ее было очень мало змеиного. Быстро двигавшееся сверкающее тело змеи с ее разноцветной кожей казалось струей бурой жидкости, текущей по толстому слою опавших листьев. Пресмыкающееся спускалось к более низменным и влажным частям игапо. Тут дорогу змее преградил громадный ствол вывернутого с корнем дерева; не сворачивая со своего пути, она скользнула поверх ствола и вскоре углубилась в густые болотистые заросли, где я, разумеется, не стал ее преследовать.

Чем суше становился сезон, тем ниже опускался уровень воды в реке, и я жестоко страдал от жары и москитов, несмотря на то что устроил для работы тент из парусов и ночевал на открытом воздухе, подвешивая гамак между мачтами. Но покоя не было нигде: по мере того как вода спадала, челн все глубже и глубже опускался в ущелье, по которому течет река меж высоких глинистых берегов, и, когда в полдень солнце пылало над головой, мы чувствовали себя как в печи. Днем, между 11 часами утра и 5 пополудни, я был не в силах оставаться в платье и не носил ничего, кроме свободных и тонких бумажных брюк и легкой соломенной шляпы. Я не мог привыкнуть и к маленькому дому Жуана Араку, полному шумных детишек. Однажды ночью поднялась страшная буря. После полудня зной был сильнее обычного, а на закате небо пылало медью; черные клочья туч, плывшие по небу, то и дело озарялись вспышками зарниц. Москиты в эту ночь докучали больше обычного, и, едва только я под утро в изнеможении задремал, началась буря — дождь хлынул как из ведра, без перерыва сверкала молния и грохотали раскаты грома. Буря длилась восемь часов; серый рассвет наступил под ее грохот: Дождь протекал сквозь щели в крыше каюты на мои коллекции; от недавней жары доски покоробились, и мне стоило громадного труда закрепить их среди всей этой сумятицы. В общем, ночь я провел скверно; из-за бурь, из-за жары, москитов, голода, или, наконец, из-за нездоровья я редко хорошо отдыхал по ночам на Купари.

За домом Жуана Араку через лес протекал небольшой проток, который впадал в реку в нескольких ярдах от нашей якорной стоянки; я обыкновенно переправлялся через него: два раза в день — отправляясь на охоту и возвращаясь с нее. Однажды в начале сентября я обратил внимание, что после полудня вода в протоке оказалась на два-три дюйма выше, чем утром. Явление это повторилось на следующий день и повторялось ежедневно, пока проток не высох в результате продолжавшегося спада воды в Купари, только время подъема немного сдвигалось изо дня в день. Я указал на это обстоятельство Жуану Араку, который не обращал на него внимания прежде (он жил в этой местности только второй год), и он согласился со мной, что это, должно быть, маре [морской прилив]. Да, прилив Трепет великого пульса океана ощущался и в этом заброшенном уголке, за 530 миль от того места, где океан впервые наталкивается на массу пресной воды в устье Амазонки. Сначала я медлил с таким выводом, но, приняв в соображение, что прилив, как известно, довольно сильно заметен в Обидусе, более чем за 400 миль от моря, что в часы прилива в сухой сезон из Амазонки в устье Тапажоса заходит громадная масса воды и что между этим местом и Купари очень малая разница в уровне — факт, о котором свидетельствует отсутствие течения в сухой сезон, — я уже не мог сомневаться в том, что заключение мое правильно.