Сборник новелл "" - Джон Кольер

– Придержите их. Бога ради, – взмолился Морган. – Еду!

Уму непостижимо, что может получиться из двадцати взвешенных слов, если подпустить к ним одного такого Моргана. Не исключено, впрочем, что Хамфри как безупречный ученый просто дал себя облапошить и вместо двадцати слов выложил добрых двадцать пять, а то и тридцать. Так или иначе, статью напечатали, и хотя на крупные буквы поскупились, но места отвели предостаточно, да и полосы выделили не последние, а говорилось на этих полосах об открытии, совершенном неким плешивым низкорослым венским эндокринологом по фамилии Винглеберг и лауреатом премии Джона Хопкинса Хамфри Бакстером. Причем открыли они, оказывается, не что иное как ВБ-282– вещество, вырабатываемое железами и влияющее на старение клеток. А поскольку все мы состоим из клеток и старость никого не минует, то намек, содержавшийся в статье, каждый читатель принял на свой счет и чрезвычайно близко к сердцу.

А тут и Каролина с Аланом подоспели и сразу, ну просто ни секунды не мешкая, нагрянули к Хамфри с визитом. Он принял их как родных, обо всем расспросил, всем поинтересовался, и они не стали таиться – какие у них секреты – и на вопросы его отвечали честно и обстоятельно. По правде говоря, они так боялись лишить Хамфри хотя бы крошечной подробности, что на него самого и посмотреть-то не удосужились. А посмотреть, между прочим, стоило: при некоторых ответах, в особенности при ответах Каролины, рот его, нежный и жесткий, кривился с таким горьким удовлетворением, какое, наверное, появляется у патолога, когда он, глядя в микроскоп, убеждается, что его убийственный диагноз верен до последней буквы и его лучшему другу грозит немедленная операция.

Не подумайте только, что я хочу обвинить наших новоиспеченных супругов в эгоизме. Не прошло и часа, а Каролина уже самоотверженно сменила тему.

– Хамфри, дорогой, – произнесла она, – я слышала, ты стал знаменитым. Это правда?

– Должно быть, правда, если даже ты слышала, – ответил Хамфри. – Великая вещь слава!

– А вечная молодость и всякое такое – это тоже правда?

– Радость моя, – ответил он, – по части вечной молодости ты любого ученого заткнешь за пояс. Когда мы познакомились, тебе было двадцать три, а выглядела ты на восемнадцать. Сейчас тебе двадцать шесть...

– Двадцать семь, Хамфри. На прошлой неделе исполнилось.

– А на вид те же восемнадцать.

– Но ведь не вечно так будет!

– Или взять, к примеру, меня, – подхватил Алан, – сам-то я еще и не думаю сдавать. Но эти ушлые юнцы с западного побережья...

И он тоскливо понурил голову – западное побережье всегда нагоняет тоску на теннисистов.

Хамфри в ответ и ухом не повел. Он уставился на Каролину.

– Конечно, – сказал он, – молодость не вечна. Да и зачем она тебе – вечная? Посмотри на своих неувядающих знакомых: мало того что они холодны, черствы и бессердечны, у них и любви-то хватает только на себя, других они любить не умеют, а значит, и жить не умеют по-настоящему, а раз не живут, то и не стареют.

– Да, да. Хамфри, а вот это твое средство...

– Ах, средство! – Хамфри усмехнулся и покачал головой.

– Выходит, газеты солгали! – воскликнула Каролина. Отчаяние ее растрогало бы и камень.

– Говорил я тебе, что это сплошная липа, – заметил Броуди.

– Газетчики – народ прямолинейный, – сказал Хамфри, – трудностей для них не существует.

– Ах, как нечестно, как нечестно было писать, что ты его открыл, – горевала Каролина.

– Действительно, – согласился Хамфри, – какая наглая ложь. Открыл Винглеберг, я только помогал.

– Открыл все-таки! -вскричала Каролина, и лицо ее опять просветлело.

– Ну, журналистам, положим, я об этом не сообщал, – произнес Хамфри, – они, видно, своим умом дошли.

Голос его вдруг посуровел и зазвенел металлом: – А вас, друзья мои, хочу предупредить: ни одна живая душа не должна знать о нашем разговоре.

– Да! Да, конечно!

– Поняли, Броуди?

– На меня можете положиться.

– Вот и отлично, – проговорил Хамфри. Он помолчал, посидел минутку не двигаясь – похоже, боролся с последними сомнениями. Потом рывком встал и вышел из комнаты.

Каролина и Алан даже не переглянулись. Оба пожирали глазами дверь, за которой исчез Хамфри, ожидая, что он вот-вот появится оттуда с колбой или на худой конец перегонным кубом в руках. Он в самом деле появился, и очень быстро, но в руках, поигрывая, нес не колбу, а самую затрапезную веревочку.

Он послал гостям улыбку, поводил веревочкой по полу, и из дверей – хвост трубой, шерсть дыбом, когти выпущены – вылетел котенок. Хамфри подманил его поближе к Каролине и заставил продемонстрировать два-три прыжка. Затем подхватил и вручил ей.

– Миленький котеночек, – сказала Каролина, – но...

– На прошлой неделе, – заметил Хамфри, – этому котеночку стукнуло пять лет.

Каролина отшвырнула котенка, как гремучую змею.

– Ох уж эти предрассудки, – проворчал Хамфри, снова поднимая его и передавая ей. – Пора, пора от них избавляться. Надеюсь, через несколько лет люди привыкнут наконец к подобным существам.

– Но, Хамфри, – в страшном волнении проговорила Каролина, – это же какое-то чудовище-карлик, Урод!

– Ну почему, – возразил Хамфри, – нормальный котенок, ничем не хуже других.

– Но потом, Хамфри, как же потом? Неужели он будет жить вечно?

Хамфри покачал головой.

– Тогда что же – испарится, рассыплется в прах или...

– Кондрашка хватит, самое вероятное, – ответил Хамфри. – Но не раньше чем через сорок лет блаженной молодости. По человеческим меркам лет через двести. Однако не забывайте, друзья мои...

Он сделал внушительную паузу.

– Что? Что?

– Я уехал в Вену, – очень медленно и очень отчетливо проговорил Хамфри, – ровно три года и четыре месяца назад. Котенку пять лет. Стало быть, открытие принадлежит одному Винглебергу.

– А, понятно. Но, Хамфри, в газетах писали не о животных, а о людях, – настаивала Каролина.

– Верно, в опытах на людях Винглебергу помогал я.

– Но результат? Результат какой?

– Напоминаю еще раз: ни одна живая душа не должна знать, о чем мы тут говорим. Результат положительный. Более или менее.

– Мистер Бакстер, – начал Алан нетерпеливо и вместе с тем деловито, – вы вот говорили, что через несколько лет люди...

– Хамфри, – дружелюбно улыбаясь, проговорил Хамфри.

– Ну да... Хамфри. Но все-таки... когда же?

– Видите ли, – проговорил Хамфри, – это зависит от того, насколько быстро удастся найти сырье для получения экстракта. Или изготовить его искусственно, что представляется мне весьма сомнительным. Словом, никак не меньше тридцати лет. Если повезет, двадцать.

– О-о-о! – протянула Каролина. – А я думала, вы его уже получили.

– Чтобы получить этот препарат, – вскричал Хамфри, – необходимо провести тончайшую операцию, в результате которой оперируемая особь, как назло, погибает. Чертовски хлопотное дело.

– А особь-то какая? – полюбопытствовал Алан.

– Особь-то? Самая распространенная – человек.

– А!

– Как бы то ни было, сырье мы, кажется, нашли, но для проверки его потребуется не один год, а для обеспечения всех желающих – и того больше. Вот в чем трудность, понимаете? Вот почему нужна строжайшая секретность. Вы только представьте, какая каша заварится на земле, если люди узнают, что средство получено, но не для всех, а лишь для избранных.

– Значит, все-таки получено, – не удержалась Каролина.

– Обстоятельства его получения чрезвычайно запутаны, – продолжал Хамфри, – и посвящать вас в них не имеет смысла. Скажу лишь, что добыть удалось три порции.

– Три! – воскликнул Алан, пораженный совпадением этой цифры с числом людей в комнате.

– Одну выпил я сам, – мило улыбнувшись, проговорил Хамфри. – А другие? – вскричала Каролина.

– Зачем же другие? – удивился Хамфри. – И одной за глаза хватает. Не хотелось бы утомлять вас техническими деталями, друзья мои, но, поверьте, это безумно интересно. Полученный экстракт обладает способностью влиять на функции двух самостоятельных желез, не имеющих ничего общего с железой экстрагентом. Так вот...

– Хамфри, дорогой, а две другие порции?

– Одна досталась Винглебергу. Ему шестьдесят восемь лет, внешность как у обезьяны. На ближайшие двести лет и внешность, и возраст застрахованы от изменений.

– О Господи! – простонал Алан.

– Ну а третье-то, третье? – не унималась Каролина.

– А третье, несравненная моя, я привез с собой. Зачем – пояснять, надеюсь, не нужно.

И, проговорив это, Хамфри отпер один из ящиков письменного стола.

– Вот, – объявил он, извлекая на свет божий ничем не примечательный пузырек с бесцветной жидкостью, – жизнь, молодость и любовь; срок действия – двести лет. Или больше: уж за двести-то лет мы наверняка изобретем что-нибудь пооригинальней. И такое сокровище я готов был выбросить в день приезда.