Дитя каприза - Дженет Таннер

Подняв глаза, она увидела, что сестра Анна смотрит на нее с сочувствием и печалью.

– Бедное дитя!

Гарриет чуть не заплакала. Многие годы никто не разговаривал с ней с такой нежностью, и она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь называл ее «бедное дитя».

– Вы можете мне помочь? – спросила она. – Я должна узнать правду, сестра, какой бы она ни была.

Монахиня задумчиво кивнула головой.

– Все старые регистрационные книги хранятся в архиве, и, я надеюсь, мы их разыщем. Мне пришло в голову еще кое-что. Сестры, выхаживавшие больных, в основном разъехались отсюда после закрытия приюта, чтобы выполнять свои обязанности в других местах. Но некоторые были слишком стары, – она мягко улыбнулась. – Монахиня ведь никогда не расстается со своим саном из-за преклонного возраста, но приходит время, когда она уже не может исполнять обязанности сестры милосердия. И старушки остались здесь.

У Гарриет перехватило дыхание.

– И сестра Мария-Тереза?

Монахиня бросила на нее острый взгляд.

– Откуда вам известно это имя?

– Это она написала моему отцу. Она все еще живет здесь?

– Да. Не знаю, сможет ли она вам помочь. Она стала несколько забывчивой, ведь ей перевалило за восемьдесят. Но временами ее разум бывает так же ясен, как ваш или мой, а старики часто помнят события давно минувших лет отчетливее, чем случившееся вчера.

На виске Гарриет забилась жилка. Она нажала на нее кончиками пальцев, чтобы остановить пульсацию.

– Нельзя ли мне поговорить с ней?

– Подождите здесь, дорогая. Я узнаю, что можно сделать.

Об их приближении возвестило постукивание палки по выложенному каменными плитами коридору. Гарриет повернула голову на звук открывающейся двери.

– А вот и сестра Мария-Тереза, – сказала сестра Анна.

Сестра Мария-Тереза, маленькая сухонькая старушка с морщинистым лицом, напомнила Гарриет коричневую обезьянку. Она тяжело опиралась на свою палку, но движения ее были быстрыми и резкими, а взгляд ясных глаз – живым. Сестра Анна подвинула ей стул, но старая монахиня продолжала некоторое время стоять, с изумлением уставившись на Гарриет, словно не верила своим глазам.

– Так значит, вы дочь Полы? Si, я вижу, – она говорила на ломаном английском, произнося слова с сильным местным акцентом резким старческим голосом, но вполне отчетливо. – Вы на нее похожи.

– Гарриет хотела бы узнать что-нибудь о своей матери, – громко сказала сестра Анна, зная, что старая женщина глуховата.

– Так вы помните Полу?

– Si, конечно, помню. Ведь это я, Мария-Тереза, за ней ухаживала. Я немного говорю по-английски, поэтому она была на моем особом попечении. Правда, она почти ничего не говорила, и я чаще всего была не уверена, слышит ли она, что я ей говорю.

– Расскажите мне о ней, per favore, – попросила Гарриет.

Старая женщина вопросительно склонила голову набок, и сестра Анна громко повторила просьбу Гарриет:

– Не можешь ли ты рассказать ей о Поле?

– По-английски? Я не очень хорошо говорю по-английски. И слишком стара…

– Твой английский так же хорош, как всегда. Но если тебе удобнее, говори по-итальянски, а я переведу, – предложила сестра Анна, тихонько сказав Гарриет: – Ей будет проще, если не придется подбирать слова.

– Когда вы впервые увидели мою мать? – спросила Гарриет, когда сестра Анна усадила старую монахиню в кресло.

– Когда? Я не помню, в каком году, но это было летом – может, в июне, или в июле – не помню. К нам ее привезли местные рыбаки. Она была в плохом состоянии. Что ей только пришлось перенести, бедной девочке! Промокшая насквозь, она много времени находилась без питья и еды под ветром и палящими лучами солнца. Мы для нее сделали все, что могли, окружили заботой, залечили ее раны. Но она не заговорила – не могла или не хотела сказать нам, кто она такая. Я думаю, ей не хотелось, чтобы мы знали. Иногда, когда она оставалась одна, я слышала, как она разговаривает, словно беседует с кем-то, не видимым, для нас, но на наши вопросы она не отвечала. Мы решили, что лучше не настаивать, потому что наши расспросы расстраивали ее, а она была так тяжело больна, рассудок у нее сально помутился. Несколько раз она пыталась покончить с собой. Нам приходилось следить за ней днем и ночью. Я очень жалела ее и молилась за нее каждый вечер. И вот однажды мои молитвы были услышаны. Она как бы вернулась из своего призрачного Мира. «Почему ко мне не приезжает Хьюго?» – спросила она совершенно нормальным голосом. «Кто такой Хьюго?» – спросила у нее я. «Конечно, мой муж. Разве ты этого не знаешь?» «Откуда мне знать, ведь ты мне ничего не рассказываешь», – сказала я. И тут она назвала мне адрес в Нью-Йорке. Я спросила мать-настоятельницу, что делать, и она разрешила мне написать этому Хьюго, хотя Пола к тому времени снова возвратилась в свой страшный призрачный мир, в который никому из нас не было доступа. Я надеялась, что встреча с мужем поможет ей, но сейчас, глядя в прошлое, я не думаю, что это оказало бы на нее какое-нибудь влияние. Но он все равно не приехал. Вместо него приехала леди – очень красивая леди. Она заплакала, увидев Полу. Это была ее сестра. А Пола просто сидела, уставившись в пространство пустым взглядом. Она даже не захотела поговорить с сестрой. Я спросила леди, что нам делать с Полой. Она ответила, что мы должны оставить Полу у себя, потому что здесь она в безопасности. Она обещала прислать денег И вправду, сделала щедрое пожертвование И с тех пор мы ничего о ней не слышали. Это все, что я могу рассказать.

Гарриет сидела, не двигаясь, и, сжав руки, сложенные на коленях, внимательно слушала перевод сестры Анны. Значит, все было так, как рассказывала Салли. Но все равно было еще немало вопросов, оставшихся без ответа.

– Отчего она умерла? – спросила Гарриет.

– От воспаления легких. Хотя в ее состоянии она могла умереть от любого пустяка. Однажды она ушла гулять, а в тот день было холодно, дул сильный ветер, как это часто здесь бывает, и шел дождь. К тому времени, как мы нашли ее, она насквозь промокла и простудилась. Она умерла неделю спустя, и мы считали, что ей повезло, потому что по крайней мере ее бессмертная душа была спасена.

– Что вы имеете в виду? – спросила Гарриет, у которой пересохло в горле.

– Она столько раз пыталась покончить с собой, бедняжка. Если бы ей это удалось, – о, лишить себя жизни – это смертный грех. Да, я думаю, Господь сжалился над ней, позволив сбежать под дождь. Он видел, что она уже настрадалась, и положил конец ее мучениям.

Когда монахиня говорила, в ее голосе чувствовалась грусть, словно она ожидала, что Господь и ее тоже призовет к себе.

– Это все? – бодрым голосом спросила сестра Анна, – Больше вам нечего рассказать?

Старая монахиня покачала головой, на ее морщинистом лице появилось задумчивое выражение.

– Ну и ну, – тихо произнесла она. – Никогда не думала, что когда-нибудь увижу здесь ребеночка моей дорогой Полы.

– Не такой уж она ребеночек, – здраво заметила сестра Анна. – Дочери Полы было четыре года, когда исчезла ее мать.

– Четыре года? – старуха озадаченно посмотрела на нее и губы ее задвигались, пока она соображала. – Так вы не?

– Не кто? – помогла ей сестра Анна.

– Не наш ребеночек? Не наша маленькая девочка?

«Она заговаривается, – подумала Гарриет. – Она путает события». Но сестра Анна мягко, но настойчиво продолжала выспрашивать:

– Какой ребеночек? О чем ты говоришь Мария?

– Ребеночек! – настойчиво повторила Мария-Тереза. – Ребеночек, который родился здесь, в нашей больнице. Разве я не сказала об этом? Когда Пола к нам поступила, она была беременна. Мы сначала не знали, потому что срок был еще слишком мал. Но когда ее живот начал округляться, мы уже знали наверняка. И она знала, я уверена, что знала, хотя притворялась, что не знает. Казалось, она ненавидела свою беременность. Каждый раз, когда она видела свое отражение в зеркале, ее состояние ухудшалось. Она начинала визжать и плакать, пытаясь вцепиться себе в живот. Я очень за нее боялась. Я надеялась, что когда появится на свет крошечное существо, ей, возможно, станет лучше. Но лучше ей так и не стало.

Ногти Гарриет впились в ладони, оставив на них полукружия; она чувствовала, как у нее в ушах шумит кровь. Этого не может быть! Однако какие у нее основания считать, что эта женщина ошибается? Ведь она хорошо помнила все остальное и даже, как сказала сестра Анна, возможно, еще отчетливее, чем события вчерашнего дня. Но ребенок?..

– Что случилось с ребенком? – спросила она и сама не узнала своего голоса, который звенел от напряжения.

– Это была маленькая девочка. Вот почему я подумала…

– Но что с ней стало?

– Салли, сестра Полы, забрала ее с собой. Потом ее кто-то удочерил. Мы больше никогда ее не видели…

– А Пола не возражала?

– О нет. Она знать не хотела своего ребенка. Однажды я попыталась дать ей ребенка в руки. Но она закричала: «Убери, я его ненавижу! Я не хочу его видеть… никогда!» А ведь это было как раз в один из моментов просветления ее разума. «Ты не должна так делать, – сказала я ей – Твой ребенок нуждается в тебе» Но она закричала. «Нет! Это не мой ребенок, я его не хотела! Он знал, что я его не хочу, но вынудил меня. Я его ненавижу – и ненавижу ребенка! Убери, не то я его убью» Так что сами видите, ничего нельзя было сделать.