Том 1. Новые люди - Зинаида Гиппиус

– Да, вы правы. Я вас еще не люблю. Вы не знаете меня, я не знаю вас. Прощайте.

Он опустился на траву.

Людмила постояла с минуту молча, потом пошла от него. Пройдя несколько шагов, она обернулась и сказала с усилием:

– А это… эту ложь и то, что я очень счастлива, и всю эту… – она остановилась на мгновение – пошлость вокруг меня… вы не вспоминайте. И поймите сами все, как поняли голубое небо…

Антон Антонович в хлопотах.

У него явилась блестящая идея устроить литературный вечер. И не то что один, а целый ряд литературных вечеров, где все будут читать собственные произведения.

Место – квартира Антона Антоновича.

Таким образом у Антона Антоновича соберется избранное общество, интерес будет возрастать, и, конечно, это не винт у кассира или глупые фанты у главного управляющего; это настоящее, серьезное занятие, это может благотворно повлиять на молодые умы и, кто знает, может даже отвлечь некоторых от ротонды, танцев…

Антон Антонович сделается главным лицом в городке. А зимой, когда уедут дачники, он может приготовляться, собирать материал, списаться кое с кем…

Так мечтал Антон Антонович.

В участвующих недостатка не было. Во-первых, он сам. Затем все студенты и гимназисты с Ламме во главе. Один казацкий офицер. И, наконец, барышня-поэтесса, маленькая, черненькая с круглыми выпуклыми глазами. Фамилия ее была Манлиева.

Антон Антонович ужасно огорчился, что уехал Елецкий. Все-таки петербуржец, образованный; и говорил, что интересуется литературой.

Важный дипломат Людмилы уехал на две недели, гимназисты были заняты организацией будущих вечеров, и Антон Антонович чаще прежнего гулял вдвоем с Людмилой.

Намеки были в полном ходу, Но Людмиле сделалось скучно, и она спросила его своим скользящим, небрежным голосом.

– Вы, Антон Антонович, очень меня любите? Антон Антонович не смутился и сейчас же ответил:

– Это смотря по вашему отношению. Если хорошо относитесь…

– Вы видите, что хорошо…

– Ну, тогда крепко… Впрочем, прошу у вас позволения написать письмо. Следует, чтобы вы знали мою жизнь. Мне скрывать нечего. Прошу тоже, чтобы это письмо было известно вам одной и вслед по прочтении уничтожено.

– Хорошо, я разорву. Когда будет письмо?

– Послезавтра на бале. До тех пор мы не увидимся. Мне надо обдумать. На другой день после бала состоится первый литературный вечер. Приготовьте несколько слов и отдайте мне осторожно. Идет?

Людмила сделала серьезное лицо, опустила глаза и кивнула головой. Ей было интересно, что за письмо напишет Антон Антонович.

Усталая Людмила вернулась с вечера. Ей пришлось танцевать до упаду. Лицо побледнело, и точно жизнь сошла с него. Светлые, ничего не выражающие глаза смотрели прямо.

Людмила вошла в свою комнату с широким венецианским окном. Она отворила его, взглянула в темный сад. Потом спустила легкую занавеску, зажгла лампу, расплела волосы. Двигалась она лениво и медленно. Снимая платье, она вынула из кармана маленький смятый конвертик и бросила его на стол.

Наконец она разделась, поправила занавеску и села на постель.

Из конверта Людмила вынула вчетверо сложенный лист бумаги. Он был исписан мелко, ровно и красиво; буквы стояли как печатные.

«Вот обещанное письмо, – читала Людмила. – Это моя исповедь. Я сказал, что буду правдив до конца, и буду. И я горжусь тем, что могу быть правдив. На мне нет пятна, на моей совести нет укора, и я не краснею перед вами. Я всегда знал, что я должен делать, и всегда делал, что должен. Я не стыжусь своего происхождения. Мой дед был слесарь, а папаша – самый мелкий чиновник в Одессе. Папаша мой в Одессу приехал случайно, он русский из Пензенской губернии. Мамаша была немка, тоже не жительница Одессы, а приехавшая издалека. Как единственного сына, мамаша особенно любила и ласкала меня. С ней я обыкновенно проводил мое время, и, конечно, она повлияла во многом на мое сердце, хотя характер остался твердым. Для меня нет трудного. Нужно только уметь желать.

Перехожу к важной странице в моей жизни. Я был в гимназии, в четвертом классе. Мне исполнилось пятнадцать лет. Признаюсь, гимназия не удовлетворяла меня. Но об этом не стану распространяться. Однажды я узнал горестное и прискорбное обстоятельство, а именно – что папаша не все деньги, на которые мы живем, добывал честным трудом. Он недобросовестно относился к своим обязанностям и брал с просителей по 1 рублю и более, чтобы не в очередь докладывать о них начальнику. Убедившись, что слух об этом злоупотреблении не клевета, я сказал себе: у меня больше нет отца! потому что нечестный человек не может быть моим отцом. Я пошел к нему и сказал ему это, и сказал, что ухожу. Ничто не могло меня остановить – ни просьбы, ни слезы мамаши. Теперь ее уже нет в живых! Я ушел. И вот мне двадцать восемь лет, и все мое положение – место, роль, которую я играю в обществе, – всего этого достиг я сам, я один, своей настойчивостью и работой. Я – полезный член общества, у меня обязанности, долг, я на хорошем счету и легко могу получить перевод и повышение. Кроме того – вы знаете мою мечту жизни, мою отраду – это занятие литературой и поэзией. Как часто я вспоминаю бедную мамашу! Она меня понимала и любила стихи, которые я ей писал по-немецки.

Я избрал вас и предлагаю вам рука об руку продолжать жизненный путь. Я – сила, и вы – сила. Вместе мы горы сдвинем. Я еще четыре года назад решил, что так будет. Вы будете добрым товарищем. Вы тоже должны поступить в телеграфное ведомство. У вас будут тогда обязанности, к которым надо относиться строго. Это вырабатывает характер. В жизни я испытал много разочарований, но теперь у меня есть путеводная звезда. Ну, по рукам, что ли! Вместе на борьбу, на жизнь, на работу!»

Внизу, постскриптум, было написано:

«Извиняюсь, что письмо такое деловое. Но дело прежде всего. Теперь, когда мы с главным покончили, я вам напишу второе письмо, обращая преимущественное внимание на свои ощущения».

Окончив читать, Людмила бережно сложила письмо, заперла в шкатулку, погасила лампу и легла в постель.

К восьми часам вечера квартира Антона Антоновича была ярко освещена. Стол в столовой отодвинули; все хозяйство Антона Антоновича пошло в ход, скатерть сияла белизной, стаканов было вдоволь. Прислуживал сторож Демьяныч, единственный русский во всем штате телеграфистов. Демьяныч туземцев не то что презирал, а как-то совсем не считал людьми, избегал непосредственных отношений с ними и зорко следил, чтобы они не ели из одной посуды с ним или господином начальником.

Демьяныч ухаживал за господином начальником, сам готовил ему кушанье, смотрел за хозяйством, но в его отношении заметно было недоверие и даже легкое презрение. Для него начальник был, хотя и человек, но не совсем настоящий немец, не соблюдавший русских обычаев, редко бывавший в церкви. Демьяныч как-то соболезновал своему хозяину и только из жалости ходил за ним. Все-таки человек, а кто ж ему, кроме Демьяныча, сделает? Не зверюшек же этих к себе допускать!

Демьяныч был еще не стар, имел длинные желтые усы и серьезное лицо. Горный климат ему не принес пользы; он худел с каждым годом и напоминал сухую рыбью кость.

– Демьяныч, а сыр, масло, свежие чуреки… Готово у тебя?

– Некуда торопиться, ваше высокоблагородие, – равнодушно отвечал Демьяныч. – Еще и гостей никого нет, а сказывали, вначале читать будете.

Наконец гости стали сходиться.

Пришли студенты, явился и казацкий офицер с двумя тетрадями огромной величины. Офицер повертывался так быстро, что каждый раз полы его черкески разлетались, и дамы чувствовали ветер. Офицер говорил, что все его стихи более или менее известны и он решительно не знает, что прочитать.

Тогда Ламме грустно предложить офицеру прочесть «Пташку», которая несомненно лучшее из его лирических стихотворений.

В длинной зале, вокруг овального стола с лампой посередине, собиралось все больше и больше любителей искусства.

Антон Антонович боялся за московского корреспондента – вдруг не придет? А это было бы очень важно. Но корреспондент пришел, маленький и поджарый, в черной жакетке. Только, несмотря на всю любезность Антона Антоновича, держал себя довольно странно – не то небрежно, не то презрительно. Может быть, впрочем, это было просто московское обыкновение.

Дам пришло мало: только Людмила с теткой да поэтесса Манлиева.

Усевшись кругом, все молчали.

– Что ж, господа, надо бы начинать! – сказал Антон Антонович, который все время пересаживался с одного стула на другой и вообще был в заметном волнении.

– Я не начну, – сказала Манлиева. – Я буду читать последняя. Я приготовила прозу на этот раз.

– Можно узнать, что именно? – любезно обратился к ней одесский студент, который неожиданно для всех тоже оказался поэтом.