Витпанк - Клод Лалюмьер

— Ох, бабушка, какие у тебя большие глаза! — прошептала Капуцина.

— Чтобы лучше видеть тебя, моя милая, — приветливо ответила женщина.

Несколько ободренная тоном Лесорубки и видом топора, который, как она теперь заметила, стоял в углу комнаты, Капуцина несмело приблизилась. Но когда женщина одобрительно кивнула ей, прядь ее волос упала в сторону, и девочка остановилась, ошеломленная тем, что мельком увидела.

— Ох, бабушка, — недоверчиво проговорила она, — какие у тебя большие уши…

— Это чтобы лучше слышать тебя, дитя мое, — отозвалась женщина. Она больше не улыбалась.

И тут Капуцина увидела оружие, лежавшее на ящике рядом с сидящей женщиной. Она резко попятилась и пятилась до тех пор, пока не ударилась голенью о наполненный землей большой ларь у окна, из которого росло дерево.

— Ох, какой у тебя большой пистолет, — произнесла она голосом, разрывающимся от отчаяния.

Девочка покрепче ухватилась за ручку корзинки, но было уже слишком поздно. Было слишком поздно уже тогда, когда она вошла в эту комнату. Лже-Лесорубка поднялась на ноги и отбросила назад свой плащ, открывая спрятанную под ним черную униформу.

— А это чтобы лучше арестовать тебя, — холодно сказала Волчица.

Несправедливость происходящего переполнила Капуцину, и она взорвалась.

— Но я же сделала все как надо! — выкрикнула она.

— Однако иногда этого бывает недостаточно, — сказала Волчица, наводя пистолет на дрожащую девочку. — В разговоре с моей коллегой ты упомянула Зонненфельсгассе, 263. Волей случая не далее чем вчера мы выкорчевали именно это гнездо вредителей-Лесорубов. Моя коллега послала другим путем Ласточку предупредить меня — она добралась сюда даже быстрее, чем Почтовый Голубь. К этому времени мы уже знали пароли… Так-то все и вышло.

Волчица повела стволом в сторону двери.

— А теперь пойдем со мной.

Капуцина потрясла головой. Инструкции, данные сестрой, не включали в себя такой оборот событий. Она больше не знала, что ей делать.

— Куда вы хотите меня вести? — спросила она; ей не было нужды имитировать дрожь в голосе.

— В Тиргартен.

Решимость девочки рассыпалась на кусочки. Ее ладонь раскрылась, и корзинка покатилась по грязному полу. Волчица не стала трудиться поднимать ее. И тогда Капуцина поняла, что даже если бы она по-прежнему находилась далеко от подземелий Тиргартена, по-прежнему дышала свежим воздухом, по-прежнему одевалась в поношенные синтетические ткани пригородов, ее фактически уже поглотила сила слишком могущественная, чтобы ей противостоять. Хоть она еще и не вошла в ворота Тиргартена, она уже была в брюхе у Волка.

Но если даже она, может быть, и ощущала себя покинутой всеми, вскоре ей предстояло присоединиться к рядам легендарных героев, которых мы не перестаем воспевать в наши дни.

Тиргартен был окружен густой изгородью из колючих деревьев, так что никто не мог пробраться внутрь или выбраться наружу. На верхушке живой стены несли стражу Ястребы, осматривая своими огромными, похожими на бинокли глазами каждого входящего и выходящего. Они не подозревали, что новоприбывшая заключенная станет первой, кто одержит победу над их неустанной бдительностью.

Небольшая стая Волков эскортировала Капуцину внутрь темницы; рядом с высокими фигурами этих многократно модифицированных мужчин и женщин девочка казалась еще меньше, чем была. Пройдя через ворота, которые охраняли ленивые Быки в куртках из человечьей кожи, девочка заморгала от удивления.

За стенами растительности Тиргартен был сохранен в точности таким же, каким он был когда-то. Травянистые газоны были аккуратно подстрижены свободно пасущимися козами. Посыпанные белым песком дорожки ярко сверкали на солнце, и вскоре сапоги Волков захрустели по одной из них.

Они миновали несколько загонов для животных. Капуцина подумала о горилле, когда-то сидевшей здесь, со вздымающимся в сердце чувством жалости и зависти. Волки, несомненно, были наделены некоторым чувством мрачной иронии: девочка вновь видела голый бетон впервые с того времени, когда она вошла в Кольцо. Цементные загоны и клетки были свободны от зеленой заразы — единственным изменением, которое внесли Садовники, было то, что теперь в них находились люди, в то время как прежние обитатели были отпущены на свободу и гуляли по заросшим листвой улицам.

Над лабиринтом ям, рвов с водой и загородок висел смрад экскрементов, то ли животных, то ли человеческих; запах был столь густым, что девочка даже удивилась, что не видит его в виде осязаемого облака под горячим летним солнцем.

В конце концов они подошли к баракам, где располагалось центральное логово Волков в Городе. Хотя она по-прежнему держалась храбро, все тело у Капуцины болело от страха: ее мышцы так сильно сводило, что она порой даже спотыкалась. Но несмотря на весь свой ужас, она была полна решимости не давать воли слезам. «Никогда не показывай страха», — сказала ей как-то Мэрин; теперь девочка подумала о том, что Мэрин бы на ее месте не испугалась, так что ей тоже следует быть храброй. «Даже если меня отшлепают, я не стану плакать, — пообещала она себе. — Даже если… если…» Но хуже этого ее воображение ничего не сумело ей нарисовать.

Один из Волков втолкнул ее в камеру IB-4 и заставил лечь навзничь на кровать, на которой был матрас, но не было белья. Опустившись на колени рядом, он приковал ее наручниками к изголовью койки.

— Что со мной сделают? — спросила она — тонким голосом, несмотря на свою решимость.

Волк ничего не ответил и ушел сразу же, как только закончил свое дело. Капуцина закрыла глаза, усилием воли пытаясь заснуть, но из зарешеченного окна еще пробивался солнечный свет. В камере было слишком светло, и было еще слишком рано для ее обычного дневного сна.

Потом в камеру вошел другой Волк. Вздрогнув, Капуцина узнала женщину, которую повстречала в Городе — ту самую, которая показала ей, как пройти на Зонненфельсгассе. Тогда она показалась ей такой приветливой, а оказалась такой вероломной! Что она станет делать теперь, когда девочка была в ее власти? Капуцина только что не задыхалась от этих и многих других вопросов, ожидая решения своей судьбы.

Волчица повернулась к человеку, который стоял в дверях, жестом пригласив его войти. На нем тоже была черная униформа Волка, но с виду он казался не старше Мэрин; черты его лица еще не были запятнаны пороками взрослого возраста. Он ждал, стоя по стойке «смирно», пока Волчица рассматривала Капуцину, склонив голову набок.

— Милая маленькая девочка… — прошептала она, меряя темными глазами маленькую фигурку, распростертую на койке. — Это дело требует от нас величайшей деликатности. Чувствуешь ли ты себя готовым к этому, брат Волк?

— Так точно! — тявкнул молодой Волк.

Разумеется, Волчица думала про себя: «Какое нежное, мягкое существо! Какой сочный, аппетитный кусочек из нее выйдет!» Но она не хотела рисковать — она могла убить Капуцину во время допроса, вызвав тем самым неудовольствие своих хозяев. Поэтому она решила оставить девочку на попечение своего помощника, который и должен будет понести наказание, если допустит ошибку.

Капуцина понятия не имела обо всем этом, поскольку Мэрин очень мало рассказывала ей о Тиргартене. Если Лесоруб или сочувствующий попадал в Тиргартен, для него не оставалось никакой надежды, кроме надежды на скорую смерть. Девочка сумела уловить лишь малую толику ауры ужаса, окружавшей эту темницу — из того, как внезапно наступало молчание, когда она подходила к Мэрин, разговаривавшей с друзьями; из того, как у Мэрин перехватывало горло, когда она говорила о старом зоопарке; из многочисленных намеков, где вслух упоминалось гораздо меньше, чем оставалось невысказанным. Теперь девочка была уверена лишь в одном: она не скажет ничего, она никогда не предаст Мэрин, и в конце концов она заставит своих захватчиков отпустить ее.

И когда знакомая ей Волчица, прежде чем уйти, добавила: «Помни, будь с ней помягче», Капуцина могла лишь решить, что это проявление доброты. За всю свою жизнь в пригороде она не знала ничего иного. Возможно, это было ее роковой слабостью; однако таков основной признак цивилизованности — быть принимаемой за слабость в глазах дикарей.

Вообразите себе, если хотите, все, что может перенести человеческое тело, не переступая за край смерти. Вообразите себе все это, ибо вы не услышите об этом от рассказчика этой истории. Представьте себе ум, теряющий представление о течении дня и ночи, постепенно затуманивающийся все больше и больше, до тех пор, пока его ощущение времени не кристаллизуется вокруг приходов и уходов Волчат, их острых инструментов и их тупых инструментов, их дикого радостного хохота, выражающего удовольствие от забав со всегда податливой куклой из плоти и крови. Вообразите себе, куда может зайти ум, чтобы забыть о том, что происходит с остальным телом. Вообразите попытки дышать таким образом, чтобы не пошевелить грудной клеткой, оберегая переломанные ребра и ушибы от наполненных песком носков. Представьте, каково это — ожидать (минуты? часы?), пока чашка пустой похлебки остынет, поскольку попытка отхлебнуть из нее горячее варево вызовет лишь ослепительную боль в раздробленных зубах.