След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Воистину, меня поражает подобная беспечность, — проговорил первый ворон. — Так или иначе, мой товарищ бегло исследовал твой труп и обнаружил остатки яда.
Некротус задумался.
— Так этот недоносок меня отравил? Боги, никогда не думал, что он на такое отважится!
— Если точнее, — продолжал ворон, — брат подпортил продлевавшую твою жизнь алхимию. Что кажется нам весьма странным, учитывая его страсть к здоровью.
— Но с его точки зрения, я жульничал, а он этого терпеть не мог. Макротус изобрел некий механизм, который занимает целую комнату. Забирался в упряжь, и та разрабатывала все его мышцы, все суставы, дергала его во все стороны и разминала конечности. Он по полдня проводил в этой штуковине. Я уж решил, что бедняга тронулся умом.
— Расскажи нам, — попросил ворон, — об этой вашей Госпоже Благости.
— Всего лишь второстепенная богиня. Суровая, мрачная, нос вздернутый, будто пятачок у свиньи. По крайней мере, так ее изображают в виде статуй и идолов.
— Второстепенная богиня?
— В общем, да. Якобы она обитает в яме в Великом храме. А что?
— Она теперь официальная покровительница города.
— Эта кровожадная сука? Боги, не будь я этой сморщенной падалью, что тут болтается, я бы… да я… в общем, все было бы иначе!
— Что ж, король Некротус, должен заметить, что ты не единственный на этих стенах.
— Не единственный?
— А теперь хочу тебя спросить: не желаешь ли ты поучаствовать в свержении своего брата, короля Дива?
— Все лучше, чем висеть тут. Выкладывайте ваш план, воронье.
Эмансипор стоял перед небольшим кустом, слушая щебет приветствующих рассвет птиц и опорожняя мочевой пузырь.
— Взгляните хорошенько на сей мутный желтый поток, любезный Риз…
Слуга вздрогнул, услышав прямо у себя над ухом голос.
— Хозяин! Вы… э-э-э… застигли меня врасплох.
— И превратил тем самым поток в струйку. Полагаю — на случай, если вам вдруг интересно, — что всего лишь несколько мелких заклинаний могли бы изменить токсины в вашей моче так, что единственного жеста хватило бы, чтобы поджечь этот несчастный куст. Но, как я уже сказал, взгляните хорошенько, Риз. Через несколько дней вы удивитесь, обнаружив, что изливающийся из вас поток прозрачен, будто вода.
Эмансипор завершил процесс несколькими последними судорожными каплями, отряхнул свое хозяйство, убрал его в штаны и неловко застегнул ширинку.
— Боюсь, я вас не понимаю, хозяин…
— Чтобы незамеченным жить в городе, Риз, вам придется воздержаться от всех нездоровых соблазнов. Возможно, вы вернетесь после своей миссии совершенно новым человеком.
Слуга уставился на Бошелена:
— Воздержаться? Полностью? Но разве туда ничего нельзя пронести?..
— Абсолютно ничего, любезный Риз. А теперь избавьтесь от всего подозрительного. На нижней дороге как раз собралась изрядная толпа торговцев.
— Не уверен, что мне этого хочется…
— Разве вы не мой работник? Наш договор предусматривает…
— Ладно-ладно! Все сделаю, — уже спокойнее добавил Эмансипор. — Но не могу ли я хотя бы позавтракать, прежде чем отправляться туда?
— Что ж, хорошо. Пусть никто не говорит, будто я жестокий хозяин.
Они вернулись в лагерь, где Риз быстро набил трубку ржаволистом и дурхангом, а затем вытащил из бутылки вина запечатанную воском пробку.
— Когда закончите, — сказал стоявший рядом Бошелен, — там, на обочине, растет дикий анис. Пожуйте его перистые листья. Это поможет скрыть разнообразные запахи, источаемые вашей персоной. Жаль, что тут не растут дикий чеснок, лук, скунсовы клубни… Не злоупотребляйте вином, Риз, вам вовсе ни к чему шататься и спотыкаться у ворот Дива. Вы так дымите, что сюда из города может примчаться пожарная команда… пожалуй, хватит, Риз. И не забудьте про анис…
— Это фенхель, хозяин, — поправил его Эмансипор.
— Да? Что ж, не важно.
С гудящей головой слуга направился к обочине, где начал рвать со стеблей тонкие листья.
— Чувствую себя клятой гусеницей.
— С черно-белыми полосками? — уточнил Бошелен. — Рад сообщить, что они превращаются в прекраснейших бабочек.
Эмансипор изумленно уставился на хозяина.
После короткой паузы Бошелен откашлялся.
— Ладно, идите.
Имид Факталло брел вдоль аллеи Бегунов, чувствуя, как одна половина его лица судорожно дергается. Судороги начались несколько дней назад: вероятно, последствия удара по голове, от которого, как ему казалось, он полностью излечился. Но теперь… в дополнение к судорогам появились еще и странные мысли. Желания. Запретные желания.
Он подумал о том, правильно ли поступили они с Элас Силь. Хотя теперь в любом случае было уже слишком поздно. Тот чародей, Бошелен, внушал страх, странный и необъяснимый. Будто ни одна теплая мысль никогда не посещала его смертную душу и в ней таились лишь тьма и холод. И еще эти истории, которые Имид слышал, насчет того города на побережье… вроде как есть еще и второй колдун, привыкший скрываться и преисполненный порочных наклонностей. Да уж, воистину зло.
Имид редко задумывался над понятием зла, но теперь оно не давало ему покоя. В старом Некротусе Ничтожном не было ничего особо хорошего — обычный набор безвкусных капризов, свойственных тем, кто обладает абсолютной властью. Ну издал король десяток жестоких законов, позволявших ему, как объясняла Элас Силь, обогащаться и предаваться веселью за счет простого народа. Но тот, кто честно платил подати, не убивал и не грабил никого из важных персон, мог спокойно прожить всю жизнь, ни разу не столкнувшись с неприятностями. Естественно, пронизывавшая всю систему продажность с легкостью проникала в нижние слои и яд цинизма отравлял самого захудалого городского стражника не меньше, чем самого монарха. При помощи взяток и подкупа решалось множество проблем, а когда это оказывалось невозможным, в ход шло обычное грубое насилие. Иными словами, жизнь была простой, незатейливой и, в общем-то, понятной.
И возможно, полной зла — в виде апатии, безразличия, молчаливого принятия бесчеловечности. Жестокий король ожесточает знать, которая в свою очередь ожесточает торговцев и так далее, вплоть до ожесточившихся бродячих собак. И все же Имид Факталло тосковал по былым временам — ибо, как оказалось, даже искренне одержимый идеей всеобщего блага король заражал всех своих подданных чрезмерным усердием, вызывавшим всевозможные проявления жестокости. Порожденное грубым осужденчеством — Элас Силь настаивала, что существует такое слово, даже если раньше его и не было, то теперь есть — неистовство благородных идеалов, воплощенных в жизнь без надлежащей гибкости или сочувствия, оказывалось столь же разрушительным для человеческой
