Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

— Где вы? Не слышу, дорогой мой. Откуда ты звонишь?

Голос Рафаила слышался издалека, доходил до нее с трудом. После каждого слова голос его обрывался, исчезал, но она слышала его дыхание, тяжелое, отрывистое, как у человека, который от кого-то бежит, за которым гонятся.

Из всего того, что Рафаил ей рассказал, Лина поняла лишь одно: в городе, где он живет, недавно установили телефон-автомат, откуда можно звонить сюда, и кончилось это тем, что он завлек Рафаила к себе в кабину и не выпускал, пока тот ей не позвонит. Вот Рафаил и звонит. Он не забыл, что она сказала ему тогда: если он захочет позвонить, пусть звонит ей домой в субботу утром, она в это время одна, — муж по субботам работает, дочь учится. О себе ему рассказывать нечего. Жизнь идет своей торной дорожкой, наверно так же, как и у нее. Позвонил он, чтоб услышать ее голос, и, если можно, пусть сыграет ему сонату, которую она играла тогда, в новогоднюю ночь. Он помнит, что она ему однажды сказала. У них телефон — аппарат с длинным шнуром, его можно переносить из комнаты в комнату. А то, что соната длинная, неважно. Он запасся монетами.

Лина рассмеялась:

— Никто, кажется, еще так дорого не платил за то, чтобы послушать «Лунную сонату» Бетховена.

— Сыграйте, прошу вас, очень прошу тебя.

Лина придвинула к пианино стул, положила на него телефонную трубку, и все, что в эту минуту ее окружало, исчезло во мраке ее сомкнутых глаз. Она сейчас видела перед собой высокий обрыв и на самой его вершине, под светлой пыльной луной, — себя и Рафаила.

С этого дня Лина по субботам ждала звонка Рафаила, как ожидала в детстве наступления праздника. И когда, бывало, услышит в трубке его далекий прерывающийся голос, Лине было достаточно притронуться к клавишам, чтобы увидеть возле себя Рафаила, увидеть, как они стоят над обрывом, оглушенные волнами разбушевавшегося моря...

1972

ПЕРЕУЛОК БАЛШЕМА

1

На ступеньках крыльца выкрашенного в голубой цвет дома со стеклянной верандой, около которой выставлена старая мебель для продажи, сидит Ита, полноватая пожилая женщина, и варит на треноге варенье. Между Итой и ее внуком Давидкой, укрывшимся с аккордеоном под тенью густо разросшейся вишни, все время идет как бы скрытая игра. Давидка то и дело пытается украдкой сыграть между этюдами, заданными ему учителем, мелодию какой-нибудь песенки. Но бабушка начеку и не спускает с внука глаз, дирижируя время от времени поварешкой и отбивая музыкальные такты: «И раз, и два, и три, и четыре... и раз, и два, и три...»

Но не проходит и минуты, как на весь переулок раздается укоризненный хрипловатый голос Иты:

— Давидка!..

А Давидка как ни в чем не бывало устремляет на бабушку удивленные глаза и невинно спрашивает:

— Что, бабушка?

— Опять? Ты опять принялся за свое? Кого, хотела б я знать, ты хочешь обмануть? Думаешь, подсунешь мне: «Шагаю по Москве» или «Два берега у реки», и я подумаю, что это этюд? Ошибаешься. Ты у меня будешь играть только по нотам, как наказал учитель Рефоэл. Еще раз услышу «Шагаю по Москве», и ты у меня заново переиграешь все гаммы и этюды, все до одного.

От гамм и этюдов Давидку на этот раз спасла высокая, худощавая соседка Йохевед, появившаяся в переулке с двумя ведрами воды в руках.

— Добрый день вам, Ита-сердце! — еще издали возвестила о себе Йохевед. — Как вам нравится наша веселенькая новость?

— Неужели правда? Моему Боруху не очень-то верится Мой Борух говорит, что этого не может быть.

— То есть почему не может быть? Веревочник Йона сам видел, как этот бандит, пропади он пропадом, пешком шлепал на рассвете к местечку, чтоб его на веревке тащили!

— Вот мой Борух и спрашивает: «Неужели этот разбойник не знает, что у нас в местечке опять живут евреи? И почему вдруг пешком?»

— А вы хотели, чтобы он к нам приехал барином в золотой карете? Боже мой, как только носит земля на себе такого злодея?

— Ну, а реб Гилел знает уже?

— Реб Гилела, кажется, нет дома, поехал со своей Шифрой в Летичев, чтобы договориться с тамошней капеллой. Шутка ли, в таком возрасте женить сына, да еще единственного.

— Если, не дай бог, правда, что этот ирод заявился сюда, то можно себе представить, что за свадьба будет. Реб Гилел, наверно, захочет ее отложить. Что вы скажете, Хевед?

— Как отложишь свадьбу, если жених с невестой и сваты уже в пути? Сколько, по-вашему, езды сюда из Ленинграда? Ой, чего я стою? Скоро прибудет ремонтная бригада, а я еще не приготовила раствора.

Схватив ведра, Йохевед исчезла в ближайшем дворе. Вскоре она появилась у обитой дранкой стены своего дома. Заткнув подол юбки выше колен, она ступила босыми ногами в раствор глины с кизяком и принялась старательно месить, напевая полуеврейскую-полуукраинскую песенку.

— Такая напасть на нашу голову! — заговорила Ита, ни к кому не обращаясь. — Откуда он взялся, чтоб его лютая смерть взяла, боже праведный! А ты, Давидка, вижу, опять принялся за свое? — неожиданно набросилась она на внука, который успел сыграть несколько песенок. — Ну что ты себе думаешь?

— Бабушка, я же этюд играю.

— С каких это пор, хотела бы я знать, «Пусть будет солнце и пусть буду я» стало этюдом? Забываешь, кажется, что твоя бабушка уже знает наизусть все гаммы и этюды не хуже, чем, прости господи, кантор знает молитвы.

Лишь теперь Ита заметила невысокого пожилого человека с кожаным чемоданчиком в руке, стоящего на углу переулка. Он улыбался, и его улыбка говорила о том, что человек этот стоит здесь довольно долго, наблюдая уловки Давидки, затеявшего игру с бабушкой.

— Скажите, пожалуйста, что мне делать с этим неслухом, — пожаловалась Ита незнакомцу. — Учитель музыки Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, наказал мне следить за этим сорванцом, чтобы он не играл на слух, так как это, говорит учитель, гибель для