Таинственное пламя царицы Лоаны - Умберто Эко

Я обезумел? Обезумел. О, какое разумное допущение. Не в коме я, а в летаргической аутичности, и навоображал себе, будто я в коме, и навоображал, что все мною виденное во сне нереально, и даже вообразил, будто я имею право реализовывать нереальное. Хотя… разве способен безумец выработать разумную гипотезу? К тому же сумасшествие определяется как несоблюдение «чужой» нормы. А здесь нет «чужих», единственная мера всему — я сам, единственная реальность — Олимп моей памяти. Так что я заключен, как в темницу, в собственную угрюмую оболочку, в свирепую зацикленность на себе. А следовательно, если именно таково мое состояние, какая тогда может быть разница между мамой, Мишкой Анджело и царицей Лоаной? Я живу в довольно расхристанной онтологии. Обладаю верховными полномочиями создавать себе собственных богов и собственных Матерей.

И поэтому я произнес молитву:

— Добросердечная царица Лоана, во имя твоей безнадежной любви, не прошу пробудить от каменной дремы тех, кого ты принесла в жертву тысячи лет назад… Только ее лицо! Оживи ее лицо! Я взываю к тебе из бренного лимба принудительного сна, где узрел я то, что узрел, прошу тебя, вознеси меня выше, к мнимости здоровья…

Не таков ли механизм чуда, когда люди, едва выразив веру в сверхъестественное, излечиваются? Так вот, я страстно пожелал, чтобы Лоана спасла меня. Я весь напружился в надежде. Не будь я уже и без того в коме, схлопотать бы мне инсульт!

И вот действительно, свят Господь, воззрел я подобно апостолу, и вот я узрел центр Алефа,[390] однако там не просиявал беспредельный мир, а оказался разлистан целый каталог моих разнокалиберных воспоминаний.[391] Так топит снег лучами синева; Так легкий ветер, листья взвив гурьбою, Рассеивал Сибиллины слова.[392]

То есть я, да, узрел центр, но такой яркий, что после него потом все стало казаться туманной дремой. Бывает, что во снах снится, будто что-то снится. Мне же, если даже я сплю, приснилось, будто я пробудился и воспомнил то, что узрел.

Вот я узрел, будто стою внизу лестницы на площади перед лицеем, лестница уходит наверх, белая, к неоклассическим колоннам, обрамляющим вход. И вознесен я был в духе и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил:[393] то, что видишь, напиши в книгу, потому что все равно никто эту книгу читать не станет, ибо тебе только снится, будто ты эту самую книгу пишешь!

И вот, престол стоял на вершине лестницы, и на престоле был Сидящий, с лицом золотым, с улыбкой монгольской и свирепой,[394] с головой, венчанной огнями и смарагдом, и все подымали чаши в его честь, Минга Беспощадного, правителя Moнгo.

И посреди престола и вокруг престола четыре животных: Тун с ликом льва, Вультан с крылами сокола, Барэн, князь Арбории, и Ураца, царица заклинателей. И Ураца спускалась по ступеням, в одеянии пламенном, и казалась великой блудницей, облеченной в порфир и багряницу, украшенной золотом, драгоценными камнями и жемчугом, упоенной кровью людей, пришедших с Земли, и видя ее, дивился удивлением великим.

И Минг, сидящий на престоле, сказал, что желает судить людей, пришедших с Земли, и, непристойно хихикая при виде Дейл Арден, приказал, чтоб отдали ее на поедание Зверю, выходящему из моря.

И у Зверя был ужасный рог на лбу, и разверзтая пасть, и острые зубы, и когти как у хищной птицы, и хвост как тысяча скорпионов, и Дейл в слезах призывала спасти ее.

И на помощь Дейл стали взбираться по лестнице рыцари подводного мира Корелии, на остроносых двуногих, каждое с длинным хвостом морского змея… И заклинатели, преданные Гордону, на колеснице из золота и коралла, запряженной зелеными грифонами о длинных и чешуйчатых шеях… И копейщики Фрии на снежных птицах с искривленными клювами, похожими на золотые рога изобилия, и наконец после всех, в белом экипаже, бок о бок с Царицей Снегов, выезжал Флэш Гордон и кричал Мингу, что начинается великое ристалище Moнгo и что тому предстоит расплата за все преступления.

И по знаку Беспощадного Минга, правителя Moнгo, роем ниспали с неба против Гордона люди-соколы, затуманив облака, будто туча саранчи, а люди-львы с сетями и крючочными трезубцами заполнили собой площадь напротив лестницы и стремились захватить Ванни и других студентов, составлявших собой другой рой, рой на мотороллерах, и исход этой борьбы представлялся мне неясным.

Не имея ясности, Минг подал новый знак, и его небесные ракеты поднялись высоко к солнцу и прицелились на землю, когда, по знаку Гордона, другие небесные ракеты доктора Царро (Царькова) взлетели в воздух, и в небесах произошла величественная битва при сипении смертельных ракет и в языках огня, и звезды с тверди, казалось, низвергались на землю, а ракеты проникали в небо, размягчались и скручивались в трубки, как скручивается свиток Книги, и настал день Большой Игры Кима, и, завернувшись в другие многоцветные пламена, низвергались на землю и взрывались небесные ракеты Минга, поражая на той площади людей-львов. И люди-соколы падали наземь, охваченные пламенами.

И Минг, беспощадный правитель Монго, испускал вопль разъяренной твари, и его трон опрокидывался и катился по лестнице лицея, сбивая с ног боязливых придворных.

И после гибели тирана пропали Звери, прибывшие отовсюду, бездна разверзлась под ногами Урацы, которая низвергалась в водоворот серы и снова восходила кверху по лестнице лицея и над лицеем, в Град из хрусталя и драгоценных камней, озаряемый лучами всех цветов радуги, и его высота была в двенадцать тысяч стадиев, и его стены подобны стеклу чистейшему и были высотой в сто сорок четыре локтя.

В некий миг, после пламени и водяного пара, туман рассеялся, и взору с великой четкостью представилась та же лестница, свободная от всех чудовищ и белая под солнцем апреля.

Я что, вернулся к действительности? Вострубили разом семь труб, а именно: трубачи из оркестра «Четра» под руководством Пиппо Барциццы, трубачи из оркестра «Мелодика» под руководством Чинико Анджелини и трубачи оркестра «Ритмо-симфоника» под руководством Альберто Семприни. Двери лицея широко распахнулись, их непристойно распялил мольеровский доктор[395] с таблеткой от головной боли «Фиат» и торжественно ударил жезлом для провозвещения Архонтов.[396]

И вот Архонты шествуют сверху вниз по сторонам лестницы. Мужчины выходят раньше, располагаются будто сонмище ангелов для схождения со всех семи небес, в пиджаках в полоску и белых брюках, — похожи на ухажеров Дианы Палмер.

После этого у подножья лестницы появился Мандрейк-Маг, непринужденно поигрывая тростью. Он взбежал, раскланиваясь и приподнимая цилиндр, и при каждом его шаге соответствующая ступень лестницы освещалась. Мандрейк пропел: Построю лестницу я прямо в рай, За ступенью еще ступень, Я туда доберусь, доберусь, так и знай, По ступенечке каждый день!

Мандрейк взвихрил свою тросточку в небо и провозгласил появление Леди-Дракон, затянутой в черные шелка.[397] На каждой ступени преклоняли колени и махали своими соломенными шляпами в знак обожания многочисленные студенты, а она выпевала развратным голосом саксофона перед случкой: Sentimental, Эта ночь была как греза, Осенью дышала даль, Увядала роза.

За нею спустились наконец-то возвратившиеяя на нашу планету Гордон, Дейл Арден и доктор Царро, и в свою очередь они пропели: Синее небо улыбнулось мне, Синее небо, куда я ни гляжу, Синие птицы ласково поют, Синие птицы, куда бы я ни шел.

За ними спикировал Джордж Формби с укулеле и лошадиной улыбкой, наяривая: Как на лету! Повсюду странно мне и так легко! И я пою! И я пою, куда бы я ни шел! Когда иду, Как на лету, Как на лету…

Кубарем катятся семь гномов, скандируя имена семи царей Рима и запамятовав последнего, вприпрыжку скачут Микки-Маус с Минни в компании Хораса Хорсколлара и коровы Кларабеллы, отягощенной диадемами из собственного клада, под мелодию «Однако Пиппо знать не знал». Сошли строем Пиппо, Пертика и Палла,[398] Чип, и Курица, и Альвар, почти что корсар, с Алонсо-Алонсо по прозвищу Алонсо, ранее судимым за похищение жирафы,[399] и тут же, под ручку, Дик Фульмине, Дзамбо, Баррейра, Белая маска и Флаттавион,[400] они спели балладу «Шел по лесу партизан», за ними маршем продефилировали все мальчики из «Сердца» Де Амичиса во главе с Деросси, с маленьким ломбардцем-разведчиком, с сардинским барабанщиком и с отцом Коретти, чья ладонь еще была тепла от рукопожатия короля-душегуба. Маршируя, они пели: Прощай, Лугано bella, Нас безвинно изгоняют, Анархистам опять далёко, далёко дорога легла, а Франти в последнем ряду, плетясь за остальными, имел покаянный вид и лепетал: Усни, не плачь, Иисусе драгоценный.