Лисянский - Иван Фирсов

— Завтра поутру его величество государь изволили пожелать осмотреть «Неву», приготовьте все как следует.

Рано утром из Петербурга прибыл Александр I. Он прошел по верхней палубе, поздоровался с офицерами и матросами. В каюте командира разглядывал диковинки: раковины, кораллы, деревянные поделки, маски из Русской Америки. Удивился, узнав, что до сих пор в бочках сохранилась солонина, заготовленная три года назад.

— И что же, она съедобна? — спросил слащаво Александр I.

— Ваше величество, вчера на обед команда кушала, и все здоровы, — ответил Лисянский.

— И можно попробовать?

— Извольте, ваше величество, через четверть часа фуршет будет в кают-компании приготовлен, — заверил командир.

— Ну-ну, подождем, — Александр I продолжал рассматривать коллекции, а Коробицын бросился накрывать стол.

Попробовав солонину, сухари, царь запил водой, взятой в тропиках, и одобрительно причмокнул губами.

Вскоре после визита Александра I Юрий Федорович узнал о высочайшей награде — император пожаловал его орденом Владимира 3-й степени. Его срочно вызвали в Петербург для вручения награды. Указ гласил: «Во уважение на усердную и ревностную службу флота капитан-лейтенанта Лисянского и особливые труды понесенные им в совершении благополучного плавания нашей волею всемилостивейше пожаловали мы его кавалером ордена нашего Св. Владимира третьей степени…»

После вручения награды министр коммерции Румянцев объявил о денежном вознаграждении:

— Его императорское величество повелели выдать вам ежегодную пенсию из Государственного казначейства три тысячи рублей. А кроме того, — Румянцев добродушно покашливал, — Российско-Американская компания в знак ваших заслуг перед нею дарует вам десять тысяч.

В тот же день ему объявили о присвоении звания капитана 2-го ранга. Прошел день, и из Петергофа пожаловало царское семейство — императрица Мария Федоровна с великими князьями Николаем и Михаилом и великими княжнами Екатериной и Анной. После осмотра шлюпа их угостили чаем…

Визиты царственных особ тяготили.

— Слава богу, — проговорил Лисянский, когда гости ушли на шлюпке, — кажется, все царствующее семейство побывало у нас, теперь и за дело пора.

На следующий день началась разгрузка товаров, а 19 августа Кронштадт салютовал возвращению «Надежды».

Встреча командиров шлюпов прошла сдержанно. Видимо, Крузенштерн был недоволен тем, что «Нева» не зашла на остров Святой Елены и опередила «Надежду». Спустя день-два в кают-компании заговорили о происшествии на острове Святой Елены. Там в своей каюте застрелился лейтенант Головачев. Причину никто не объяснил. Офицеры «Надежды» отмалчивались. Все прояснилось, когда в гости к Коробицыну пришел его дружок, приказчик Федор Шемелин, плававший на «Надежде».

— Покойный Петр Трофимович, несмотря на разницу в возрасте и положении, был со мной в самых дружеских расположениях, — рассказывал Шемелин за ужином в кают-компании, — а сблизило нас то, что он, так же как и я, весьма не одобрял действия господина Крузенштерна по отношению к нашему благодетелю Николаю Петровичу Резанову.

Шемелин поведал, как переживал все грубые выходки Крузенштерна Головачев, пытался его и других офицеров, нападавших на Резанова, урезонить. В ответ слышал одни насмешки и оскорбления. После выхода из Кантона он замкнулся. Видимо, его мучила совесть, что он был бессилен противостоять произволу капитана. С ним он держался строго официально.

— Как-то накануне прихода на остров Святой Елены, — продолжал Шемелин, — он вдруг подошел ко мне и дал мне свой бюст, который ему сделали по заказу еще в Кантоне, и сказал: «Возьмите, пожалуйста, этот бюст себе, в мою каюту часто попадает вода, я боюсь, что он испортится…» Потом он отдал мне большой запечатанный конверт. «Тут мои бумаги, — продолжил он, — ежели со мной что случится, сохраните их…» А потом вдруг добавил: «А отдайте бюст Николаю Петровичу Резанову».

В каюте Шемелин, прежде чем спрятать конверт, прочитал на нем надпись: «Приезд в Кронштадт может раскрыть сию печать, и каждому отдастся по принадлежности».

«Что за чертовщина», — подумал Шемелин и спросил Головачева.

— Это я так, на всякий случай, — ответил он, — здоровье мое сильно расстроилось, едва ли в состоянии перенести этот путь. Дай бог, чтоб я жив остался.

Шемелин все время, как мог, подбадривал Головачева, тот лишь отшучивался.

— В тот роковой день 8 мая, — продолжал Шемелин, — Головачев утром сменился с вахты, вел себя добропорядочно, был в бодром настроении, шутил, смеялся, потом ушел в каюту…

На палубе стояла тишина. Командир с офицерами съехал на берег. Шемелин стоял, наблюдая зарисовки астронома Горнера. Вдруг со стороны офицерских кают что-то грохнуло. Встревоженный астроном пошел посмотреть, что произошло, вернулся, запыхавшись, весь бледный и хрипло проговорил:

— Господин Головачев застрелился!

Шемелин побежал в каюту Головачева. Дверь была распахнута. Головачев лежал поперек постели. Изо рта его обезображенного лица струилась кровь, пистолет валялся рядом…

Немедленно сообщили о случившемся Крузенштерну. Командир вернулся с офицерами, осмотрел каюту. Среди бумаг находились письма Крузенштерну, Ратманову, Ромбергу. Отдельно лежал конверт императору Александру I. Крузенштерн взял это письмо, положил под замок в своей каюте, больше никто этого письма не видел.

— Похоронили Головачева на острове Святой Елены честь по чести, английский губернатор выделил роту солдат, оркестр. Обещал поставить памятник покойному, — закончил рассказ Шемелин, перекрестился и добавил: — Куда девались письма покойного Крузенштерну, Ратманову, Ромбергу и самому государю, мне неведомо. Да я и не допытывался о том у Крузенштерна, бог с ним…

В кают-компании установилась тишина, каждый погрузился в тяжелые раздумья о судьбе человеческой. Чтобы развеять грустное настроение, Лисянский спросил у Коробицына:

— Как же вы теперь, Николай Иванович? Вновь будете контракт заключать на вояж дальний?

Коробицын, отрицая, покачал головой:

— Избавьте, Юрий Федорович, я свое намаялся. Вот сдам товар компании, расчет возьму и к зиме укачу к себе в Великий Устюг.

— Ну а мы, — командир оглядел офицеров, — отдохнем в отпуске и опять по кораблям флота российского, службу править…

А что же думал командир «Надежды», где случилась трагедия с Головачевым? Глухо, сквозь зубы вспоминал он об этом: «Недоразумения и неприятные объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать здесь не нужно, были печальным к тому поводом».