Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Так и сидели, беседуя, две дамы – жертвы светской воспитанности, исчерпавшие, кажется, все темы в ожидании возвращения гостей.

Впрочем, сдержанная Мэри ничего не сказала о том, что в Петербург прибыла потому, что Андрей предложил руку и сердце.

Наконец он появился – Мэри бросилась навстречу:

– Как вы могли оставить нас одних?

Он растерялся, не поняв забавной неловкости и обиды Мэри. Она расположена к нему – да и ему весьма приятна! Вечером Андрей зашел в библиотеку Строганова и долго рылся в книгах, размышляя над тем, чей женский облик зарисовать в альбоме. Ведь римский писатель-сатирик Петроний писал, что портрет хорош лишь тогда, когда в нем запечатлена душа. Андрей перебирал книги, раздумывал, пока не наткнулся в одной из них на шутливые строки:

                         Напиши мою Милену,

                         Белокурую лицом,

                         Стройну станом, возвышенну,

                         С гордым несколько челом;

                         Чтоб похожа на Минерву

                         С голубых очей была,

                         И любовну искру перву

                         Ты зажги в душе ея…

Ночь после того дня была мечтательная. В дремотных грезах ему виделись новые здания, великий собор и… Мэри…

И все-таки основное – колонны. Надо искать камень и… непременно на раскопки взять с собой Мэри. Разведчики уже доносили, что есть нечто подобное на Севере. Приглашая невесту, Воронихин боялся, что она не пожелает испытывать трудности российских длинных дорог – ведь они еще не обвенчаны. Но терять времени нельзя – пока тепло, пока лето, можно пройти по северным тропам.

Каково же было удивление Андрея, когда строгая, деятельная Мэри вызвалась ехать нынче же!

Лето в тот год выдалось жаркое, дороги подсохли – и милые спутники, связавшие свои судьбы (на месяц, на год, на жизнь?), углубляясь в лесистые края, ездили по травянистым путям, осматривая каменные залегания, любовались ландшафтами (а быть может, и друг другом).

Северная поездка к влюбленности прибавила деловитости (важное свойство того века) и укрепила дружбу.

Дом, в котором Мишель явился на свет

Таким же теплым летним днем наш второй герой Мишель-Михаил водрузил на плечо этюдник, котомку и отправился в путь. Свои стопы он направил в сторону Твери: авось удастся забрести в имение Львовых и повидаться с вечно юным Николаем Александровичем.

Стояли необычно жаркие дни. Духота уже третью неделю. Ни малейшего ветерка. Такая погода порой сменяется ураганом, но то, что случилось на этот раз, нельзя сравнить ни с какими летними ливнями.

В нескольких верстах от Торжка на нашего странника обрушился настоящий водопад. Гремели небеса, налетали вихри, сверкали молнии, и ярчайшие всполохи прорезали мутное пространство между землей и небом. Столкнулись потоки северного, холодного воздуха и горячего, южного – казалось, идет битва гигантов.

Черно-зеленые просветы в небесах пугали и завораживали. Какая мощная картина! Кто бы мог нарисовать это? Никто не писал таких пейзажей. Грохот – как на войне. Удары грома падали на голову. Вокруг трещали ветви, стволы деревьев. Набравшись силы, снова и снова сходились две черные тучи, молнии слепили глаза, и разносились вселенские удары. Все неслось и крутилось, лишало памяти…

Но вдруг, как по взмаху руки, землю охватила тишина, все стихло. Ураган полетел дальше ломать, крушить, рвать. А тут разбушевавшаяся стихия присмирела, и через несколько минут утомленные бурей небеса уже сияли прозрачной невинностью.

К закату наш путник добрался до Торжка. Здесь, на постоялом дворе, можно было подкрепиться, переночевать, что он и сделал.

Утром Михаил выглянул в окно: небо, словно раскаявшийся грешник, было тихим и чистым. На дворе виднелись поваленные деревья, разметанный сарай, сено.

Михаил закинул на плечо этюдник и котомку и зашагал дальше, восхищенный красотой и силой природы. Солнце нежилось меж редких облачков. Впереди расстилалась дорога. Можно было осмотреть храмы, построенные Львовым (он рассказывал о храме Бориса и Глеба), полюбоваться их расположением со взгорка, покрытого мокрой, блестящей травой…

Вот облако – как стог сена, а вот даль, по цвету – камень опал, голубовато-молочный. Нет! Самый великий художник – Творец! Им созданы эти нежные акварели, этот влажный, пронизанный дождинками воздух, эта темная вода в реке и тоненькие стволы берез…

Дорога сделала крутой поворот, путник оказался в березовой роще и замер. Земля тут была завалена упавшими деревьями – словно великан огромной саблей жестоко порубил рощу. Деревья лежали раненые, покалеченные.

Михаил достал альбом, карандаши и, охваченный желанием запечатлеть эту картину, принялся черкать и зачеркивать. Карандаш носился по бумаге, рвал листы…

Но – странно – из-под его руки возникли человеческие лица, лики с трагическими масками, изуродованные, плачущие, даже – пика с человеческой головой. Париж? Кто знает, быть может, в тот момент в неизвестном художнике просыпался гений. Еще никто не рисовал таких «очеловеченных деревьев». Да если бы и увидели современники, оценили бы?

Не скоро закрыл он свой альбом, не скоро покинул кладбище берез и медленно побрел по другой, мирной проселочной тропе.

В одном месте тропа раздваивалась. Вдалеке показалась фигура женщины, которая что-то тащила. Он подошел и отбросил с дороги громадную дубовую ветвь. Женщина подняла к нему лицо, маленькое, круглое, всё покрытое мелкими морщинками.

– Спаси тебя Бог, милай! Сколько живу, такого не видала. Глянь, что сделалось. За грехи наши Бог-то осерчал. У нас в барском саду яблони все, как ножом, срезало, веришь ли?.. А ты куда в такое время путь держишь?

– Я живописец. Не пожелает ли твой барин получить свое изображение, портрет?

– Мазилка?.. Э-э, барин-то наш давно в земле лежит! А барыня не больно хороша, чтоб ее рисовать.

– Это ничего! Лишь бы она пожелала портрет иметь.

– Ладно уж – отведу тебя. Человек ты вроде недурной… Пойдем.

Они двинулись вместе. Старушка попалась разговорчивая. Она хвалила барина, мол, воевал где-то давно-давно, а потом привез с собой чернявую девку чужую, и жила она тут, да только недолго, скоро померла. Старушка вгляделась в спутника.

– А ты никак не наших кровей будешь, у нас такие не водятся. Очи у тебя светлые, как наши, а волосья больно черны да курчавы. Лик-то у тебя не наш, может, цыган? Заморский, из дальних краев?

– Да русский я! Хоть и не помню ни отца, ни матери. А рос в сиротском доме, у Демидова.

Она пристально, несколько раз посмотрела на него, о чем-то размышляя. И замахала руками.

– Ой, да не может того быть, батюшки-светы! Нет, нет… Хоть и похож ты на чужеземную девку.

– Какую такую?