Судьбы наших детей - Фрэнк Йерби

— Как поживаешь? — спросил он.

— Ну, не могу сказать, чтобы плохо, — ответил Боуэз. — А ты действительно ничего обо мне не помнишь, Дядька?

— Нет, — ответил Дядька. Но легкое покалывание в голове подсказывало, что, быть может, ему и удастся вспомнить, если он очень постарается. Он не стал стараться. — Извини, но я ничего не помню.

— Мы с тобой напарники, — сказал Боуэз, — Боуэз и Дядька.

— Угу, — выдавил Дядька.

— Ты помнишь, что у нас принята система напарников?

— Нет, — ответил Дядька.

— Каждый солдат каждого отделения имеет напарника. Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в атаку, прикрывают друг друга. Если один попадет в беду в рукопашной — другой придет на помощь.

— А-а, — промычал Дядька.

— Занятно, — сказал Боуэз. — Кое-что человек, побывав в лечебнице, может забыть, а кое-что все-таки будет помнить, как бы там ни старались. Тебя и меня целый год тренировали как напарников, а ты об этом напрочь забыл. А теперь вот заговорил о сигаретах. Какой марки сигареты, Дядька?

— Я… я забыл, — ответил Дядька.

— Попробуй вспомнить, — сказал Боуэз, — ты только что говорил. — Он наморщил лоб и сощурился, будто стараясь помочь Дядьке вспомнить. — Мне действительно очень интересно, — мягко, как ребенку, сказал он, — чтó человек помнит после лечебницы. Поднатужься, дружище, вспомни все, что можешь.

Боуэз любил Дядьку — он явно давал это понять.

У Дядьки возникло мрачное ощущение, что они с Боуэзом — единственные настоящие люди в этом каменном бараке, а остальные — роботы со стеклянными глазами, к тому же не очень хорошо сделанные. Даже сержант Брэкман походил на облеченного ответственностью командира не больше, чем мешок мокрых перьев.

— Ну постарайся, Дядька, старина, — вкрадчиво уговаривал Боуэз. — Дружище, ты только вспомни, что можешь.

Прежде чем Дядька успел что-либо припомнить, боль, которая побудила его стать палачом, снова впилась в голову. Но в отличие от того случая приступ не прекращался. А Боуэз с безучастным видом наблюдал, как Дядька уронил винтовку, схватился за голову, завертелся, дико закричал и потерял сознание.

Когда Дядька очнулся на полу барака, друг и напарник Боуэз прикладывал к его вискам смоченное холодной водой полотенце.

Вокруг толпились солдаты. Их лица не выражали ни удивления, ни сострадания. Они, видимо, полагали, что Дядька совершил какую-то глупость и, стало быть, получил по заслугам. Возможно, он допустил грубое нарушение, например стоял так, что силуэт его вырисовывался на фоне неба, или пытался чистить заряженное оружие, или подцепил венерическую болезнь и скрыл это, или отказался выполнить команду, или спал во время побудки, или стоял на посту в нетрезвом виде, или прятал книгу, а то и ручную гранату в своем солдатском сундучке, или же спросил, кто создал эту армию а зачем…

Казалось, только Боуэз был огорчен тем, что произошло с Дядькой.

— Это я во всем виноват, Дядька, — сказал он.

— Что он натворил, Боуэз? — подойдя, осведомился сержант Брэкман.

— Я хотел немного пошутить, сержант, — честно признался Боуэз. — Попросил, чтобы он порылся в своем прошлом. Мне в голову не пришло, что он попытается это сделать.

— Мог бы придумать что-нибудь поумнее, чем издеваться над человеком, который только выписался из лечебницы, — резко сказал Брэкман.

— О, я знаю, знаю, — ответил Боуэз голосом, полным раскаяния. — Дружище, — обратился он к Дядьке. — И черт меня дернул!

— Дядька, — сказал Брэкман, — разве тебя в лечебнице не предупреждали насчет воспоминаний?

Дядька неопределенно покачал головой:

— Не помню. Мне там много чего говорили.

— Последнее дело — вспоминать прошлое, — сказал Брэкман. — Ты потому и угодил в лечебницу, что слишком много вспоминал. — Он широко развел руками, как бы подчеркивая всю серьезность Дядькина проступка, и продолжал: — Ты столько помнил, Дядька, что как солдат не стоил и ломаного гроша.

Дядька приподнялся, приложил руку к груди и почувствовал, что рубашка насквозь вымокла от слез. Надо бы, подумал он, объяснить Брэкману, что он вовсе не пытался вспоминать прошлое, так как инстинктивно понимал, что этого не следует делать, а боль ударила его сама по себе. Но он ничего этого Брэкману не сказал из страха, что боль вернется.

Дядька застонал и смигнул последние слезы. Он больше не станет ничего делать без приказа.

— Что же касается тебя, Боуэз, — сказал Брэкман, — то, почистив с недельку отхожие места, ты отучишься так идиотски подшучивать над людьми, которые только что вышли из лечебницы.

Какое-то смутное чувство подсказало Дядьке, что надо бы последить за этой сценой между Боуэзом и Брэкманом. Он не понимал причины, но это казалось чрезвычайно важным.

— Неделю, сержант? — переспросил Боуэз.

— Да, черт побери! — начал было Брэкман, но вдруг содрогнулся и закрыл глаза. Очевидно, антенна предупредила его, что он делает что-то не так.

— Целую неделю, сержант? — повторил Боуэз.

— Один день, — выдавил Брэкман, явно содрогаясь от боли в голове.

— Когда приступать, сержант? — с ухмылкой спросил Боуэз.

Брэкман замахал руками:

— Ладно, ладно… — Скрывая свое унижение, он опустил голову и стиснул ее руками, чтобы легче перенести муку, если боль вернется. — Чтобы таких идиотских шуток больше не было, черт побери! — сказал он сдавленным голосом, юркнул в свою каморку в конце барака и захлопнул дверь.

Командир роты, капитан Арнольд Берч, нагрянул в барак с проверкой.

Боуэз заметил его первым и поступил именно так, как положено солдату в подобных обстоятельствах, то есть гаркнул: «С-смиррррр-наааа!», ибо по уставу самый последний рядовой имеет право скомандовать «смирно!» равным по званию и унтер-офицерам, если первым заметит старшего офицера. Антенны в солдатских головах отреагировали мгновенно: спины выпрямились, рты закрылись, животы подтянулись, френчи расправились, мысли исчезли. Дядька вскочил с пола и замер, трепеща.

Только один человек не спешил выполнить команду. Этим человеком был Боуэз. А когда он все-таки стал по стойке «смирно», то в позе его сквозили небрежность и вызов.

Капитан Берч, сочтя поведение Боуэза весьма оскорбительным, хотел было отчитать его, но не успел — острая боль пронзила его между глаз.

Не вымолвив ни звука, капитан закрыл рот. Под тяжелым взглядом Боуэза он вытянулся в струнку, повернулся кругом, в ушах его зазвучала барабанная дробь, и, маршируя ей в такт, он покинул барак.

Когда капитан ушел, Боуэз не дал своим товарищам команды «вольно», хотя это было в его власти. В правом кармане его брюк лежала небольшая коробочка, с помощью которой он мог заставить солдат делать все, что ему вздумается. Коробочка была размером с однопинтовую фляжку, которую носят на бедре, и так же изогнута по форме бедра. На ней было шесть кнопок и четыре рычажка. Манипулируя ими, Боуэз мог управлять каждым, у кого в голове есть антенна. Он мог регулировать силу боли, мог поставить любого по стойке «смирно», заставить его слышать барабанную дробь, маршировать, останавливаться, выполнять команды «становись!», «разойдись!», «в атаку!», отдавать честь, отступать, бегать, прыгать…

У Боуэза в голове антенны не было, воля его была свободна — насколько это возможно для человеческой воли.

Боуэз был одним из подлинных командиров марсианской армии. Он командовал десятой частью войск, которые при нападении на Землю должны были вторгнуться в Соединенные Штаты Америки. Были также соединения, которые готовились для нападения на Советский Союз, Швейцарию, Японию, Австралию, Мексику, Китай, Непал, Уругвай…

По сведениям Боуэза, в марсианской армии насчитывалось восемьсот подлинных командиров, и все до единого были в чинах не старше сержанта.

Официальный главнокомандующий — генерал армии Бордерс М. Палсифер — фактически находился в подчинении у своего ординарца, капрала Берта Райта. Капрал Райт, прекрасный ординарец, всегда носил с собой аспирин, поскольку генерал страдал хроническими головными болями.

Преимущества засекреченной системы подлинных командиров очевидны. Любой бунт в марсианской армии будет направлен против подставных лиц. А если во время войны враг истребит всех офицеров, то армия не понесет никакого ущерба.

— Не восемьсот, а семьсот девяносто девять, — вслух напомнил себе Боуэз. Один из подлинных командиров был мертв, его задушил Дядька. Казненным был рядовой Стоуни Стивенсон, бывший подлинный командир соединения, подготовленного для нападения на Англию. Стивенсон был настолько потрясен попытками Дядьки понять происходящее, что невольно стал помогать ему думать. И поплатился за это. В череп ему вмонтировали антенну, заставили промаршировать к каменному столбу посреди плаца и дождаться смерти от руки своего подопечного и ближайшего друга.