Все предельно (сборник) - Стивен Кинг

Особенно доставала Лулу кошачья болтовня. Она терпеть этого не могла. Как-то вечером Красотка-Лулу говорит мне: «Если эта кошка не перестанет мяукать, я запущу в нее энциклопедией».

«Она не мяукает, — отвечаю я. — Болтает».

«Ладно, тогда я хочу, чтобы она перестала болтать».

И тут же Люси запрыгнула мне на колени и перестала мяукать. Тихонько сидела, только откуда-то из горла доносилась едва слышное мурлыканье, от удовольствия, потому что я чесал ее между ушами, как ей нравилось. В этот момент я случайно поднял голову. Лулу тут же уткнулась в книгу, но на мгновение я перехватил ее взгляд. И увидел в нем жгучую ненависть. Не ко мне. К Суке-Люси. Запустить в кошку энциклопедию? По ее взгляду чувствовалось, что она с удовольствие засунула бы Люси между двух энциклопедий и попрыгала бы на верхней, выдавив из бедняжки кишки.

Иногда Лулу приходила на кухню, заставала кошку на столе и сгоняла ее. Как-то я спросил ее, видела ли она хоть раз, чтобы я сгонял Френка с кровати. Он часто туда залезал, только на ее половину и уставлять завитки белых волос. Едва я произнес эти слова, Лулу ухмыльнулась. Вернее, оскалилась. «Если попытаешься, то останешься без пальца, а то и без трех», — говорит она.

Случалось, что Люси действительно превращалась в Суку-Люси. Кошки легко поддаются переменам настроения, иной раз в них просто вселяется бес. Любой, у кого жила кошка, вам это скажет. В такие моменты глаза у них становятся большими, загораются, хвост поднимается трубой, они начинают носиться по дому. Бывает, поднимаются на задние лапы, передними машут перед собой, словно сражаются с кем-то, невидимым человеческому глазу. Люси такое выкинула, когда ей исполнился год… где-то за три недели до того дня, как я вернулся домой и не нашел там Красотку-Лулу.

Люси выбежала из кухни, заскользила по деревянному полу, перепрыгнула через Френка и полезла по занавеске в гостиной. Само собой, оставляя дырки от когтей. Угнездилась на карнизе, оглядывая комнату синими глазами, большущими и дикими, а кончик ее хвоста мотался из стороны в сторону.

Френк только раз подпрыгнул от неожиданности и вновь улегся мордой на шлепанец Красотки-Лулу, но саму Лулу, которая зачиталась книгой, кошка перепугала до смерти, и когда она посмотрела вверх, на Люси, в ее взгляде вновь читалась неприкрытая ненависть.

«С меня хватит, — отчеканила она. — Это уже переходит все границы. Мы должны найти хороший дом для этой маленькой синеглазой сучки. А если нам не хватит ума, чтобы сбыть кому-нибудь чистокровную сиамскую кошку, придется сдать ее в питомник. Я ее проделками сыта по горло».

«Это ты о чем?» — спрашиваю я.

«Ты что, слепой? — отвечает она мне. — Посмотри, что она сделала с занавесками. В них теперь больше дыр, чем в решете».

«Ты хочешь посмотреть на занавеску с дырами? Так чего бы тебе не подняться в спальню и не взглянуть на ту, что с моей стороны кровати? Внизу дыр выше крыши. Занавеска вся изжевана».

«Тут другое, — она сверлит меня взглядом. — Тут другое и ты это знаешь».

— Но в этом вопросе я не собирался ей уступать. Не собирался, и все тут. «Ты говоришь, что тут другое, только по одной причине. Ты любишь пса, которого подарила мне, и не любишь кошку, которую я подарил тебе. Но вот что я вам скажу, миссис Девитт. Если во вторник вы отведете кошку в кошачий питомник за то, что она подрала занавески в гостиной, гарантирую вам, что в среду я отведу пса в собачий питомник за то, что он сжевал занавеску в спальне. Это понятно?»

Она посмотрела на меня и заплакала. Бросила в меня книгу и сказала, что я мерзавец. Злобный мерзавец. Я попытался взять ее за руку, чтобы она задержалась и дала мне возможность помириться с ней, если была возможность помириться, не сдавая своих позиций, а в этот раз я сдавать их не собирался, но она вырвал руку из моих и выбежала из гостиной. Френк побежал следом. Они поднялись наверх, дверь спальни с треском захлопнулась.

Я выждал полчаса, чтобы она успокоилась. Потом поднялся наверх. Наткнулся на закрытую дверь. Когда начал открывать ее, дверь уперлась в лежащего на полу Френка. Я мог бы сдвинуть его, особого труда это не составляло. Но он зарычал. Злобно зарычал, друзья мои, мурлыканьем там и не пахло. Если бы я вошел в спальню, уверен, что он попытался бы вцепиться в мое мужское достоинство. В ту ночь я спал на диване. Первый раз.

Месяцем позже, даже раньше, она уехала.

Если Л.Т. правильно рассчитывал время (а обычно так и случалось, сказывалась долгая практика), именно в это время раздавался звонок, извещающий об окончании перерыва на «Мясоперерабатывающем заводе Геппертона» в Эймсе, штат Айова, отсекая вопросы новичков (ветераны знали эту историю… и понимали, что вопросов лучше не задавать) насчет того, помирились ли Л.Т. и Красотка-Лулу, если нет, знает ли он, где она сейчас, и, самое главное, по-прежнему ли она и Френк неразлучны. Но звонок, возмещающий об окончании обеденного перерыва — лучший способ отсечь неприятные вопросы.

— Эта история, — говорил Л.Т., укладывая термос в сумку, поднимаясь и потягиваясь, — позволила мне сформулировать Первый постулат теории домашних любимцев Девитта.

Тут уж все головы поворачивались к нему, как повернулась моя, когда я впервые услышал эту высокопарную фразу. Но потом все испытывали разочарование, я — не исключение, потому что такая история заслуживала лучшей ударной фразы, однако, Л.Т. ее не менял.

— Если ваши кошка и собака ладят лучше, чем вы и ваша жена, не удивляйтесь, что как-то вечером, вернувшись с работы, вы найдете дома не жену, а записку на дверце холодильника, начинающуюся словами: «Дорогой Джон…»

Как я и говорил, он часто рассказывал эту историю, а однажды вечером, когда пришел ко мне домой на обед, рассказал моей жене и ее сестре. Моя жена пригласила Холли, которая развелась два года тому назад, чтобы обеспечить баланс между мальчиками и девочками. Я уверен, что причина именно в этом, потому что Рослин никогда не жаловала Л.Т. Девитта. Большинству людей он нравился, большинство людей относилось к нему, как руки относятся к теплой воде, но Рослин отличалась от большинства. Не понравилась ей и история о записке на дверце холодильника и домашних животных… я мог сказать, что не понравилась, хотя она и смеялась, где следовало. Холли… черт, не знаю. Я никогда не мог сказать, о чем думает эта женщина. Главным образом, сидит, сложив руки на коленях, и улыбается, как Мона Лиза. За тот раз вина лежала на мне, признаю. Л.Т. не хотел рассказывать эту историю, но я его все время подзуживал, потому что за столом повисла тишина, нарушаемая только стуком столовых приборов да звяканьем бокалов, и я буквально ощущал на себе идущие от моей жены волны неприязни к Л.Т. А если уж Л.Т. чувствовал нелюбовь Джек расселл терьера, отношение моей жены не могло составить для него тайны. Я так, во всяком случае, полагал.