Без очереди в рай - Вежина Диана

— Но ты же врач…

— А толку-то с того? — Согласна, прозвучало глуповато. — Булгаков же «Записки морфиниста» не из пальца высосал. Так что я такой не первый, не последний. И именно как врач я понимаю, что наркоманов лучше не лечить, а сразу убивать. — Не спросясь, Хазаров тоже закурил, чуть помолчал, спросил: — Но ты ведь не об этом говорить хотела, правильно? — Я молча покачала головой. — Ну и о чем же?

— О смертях. Говоря точнее, об умертвиях.

«Убийства» я употреблять не стала.

— Даже так… — неторопливо затянулся Эдичка, — с чего ты… впрочем, ни к чему. — Эдичка опять немного помолчал. — Пусть так, допустим. Как же ты узнала?

— По-разному. Считай, что догадалась. Иногда и я соображаю… — Теперь уже плечами пожимала я: — Навряд ли это так принципиально. Главное, я знаю — это ты.

Хазаров на меня взглянул едва ли не насмешливо:

— И не боишься? Если я действительно маньяк, а?

Как ни странно:

— Нет.

Почему-то я и вправду не боялась. Я серьезно: в замкнутом пространстве, без посторонних глаз, в компании серийного убийцы (паче наркомана) страшно не было. И не только, кстати, потому, что я была уж так уверена в себе… впрочем, и в себе была я всё-таки уверена.

Он кивнул:

— Хоть это кое-что, — вновь угрюмо усмехнулся Эдичка. — Только вот жалеть меня не надо, хорошо?

Жалеть? Его? А ведь пожалуй что.

— Не буду.

Эдик раздавил окурок:

— Ну и как? Я так понимаю, должен исповедаться? С чего прикажешь начинать?

— С начала. Или как тебе удобно. Можно и с конца.

— С конца удобнее. — Он вынул из кармана пиджака потрепанный конверт. — Держи.

— Что это?

— Заявление в прокуратуру. Явка, так сказать, с повинной. Можешь прочитать.

Незапечатанный конверт на ощупь был довольно-таки пухлым.

— Не сейчас. — Я отложила Эдичкину писанину в сторону. — Ты расскажи мне сам, мне хочется… ну, скажем так, понять. С чего всё началось?

Он, помолчав, ответил:

— С эвтаназии…

Впрочем, далее — от третьего лица.

Всё началось с намерений, на Янин вкус, благих, пусть и при том отнюдь не бескорыстных. Официально эвтаназия у нас запрещена, что абстрактно несомненно правильно. А вот конкретно…

Конкретно это частный разговор. В условиях бессовестности здравоохранения любое милосердие — в том числе последнее — остается исключительно на совести врача. Коллегам о таких вещах не говорят — их просто иногда приватно делают.

Характерно, что не только деньги вдруг сподвигли доктора Хазарова сделать этот шаг, хотя, конечно, сидя на игле, Эдик в них отчаянно нуждался. И ведь даже и не деньги (не особенно большие за подобную услугу, кстати) вкупе с состраданием, без которого там, впрочем же, не обошлось, хотя как раз на нем Хазаров не настаивал. Похоже, что-то там при всем при этом было личное, толком Эдиком самим неоговоренное, но…

За неделю к этому больному Эдичка Хазаров попадал три раза. Ситуация была там безнадежная: неоперабельный онкологический старик, мучимый в придачу аритмией и сосудистыми спазмами. На свою беду больной пребывал в сознании, что с ним происходит понимал, знал о своем диагнозе. Ну и перспективы он, конечно, тоже сознавал.

Старика давно было пора сажать на наркоту, однако в этом-то и заключалась дикость ситуации. Больной жил не один — при пятидесятилетней незамужней дочери. Женщина, всерьез подвинутая на религиозной почве, оказалась яростной противницей наркотиков. Страдания отца ее не убеждали: Господь терпел и всем другим велел, в муках человек рождается и в муках умирает, и что Всевышний на роду кому-то написал, то всё без знаков препинания правильно. Что характерно, против остальных, неэффективных в данном случае, лекарств она не возражала: анальгин, так надо понимать, наш Бог благословил, а вот морфины-омнопоны — от лукавого. У старых дев бывает; тоже жизнь…

Совести религия не заменяет, вся религиозность без ума чревата подлостью. Впрочем, подоплека там могла быть вовсе не религиозная: мало ли за что могла бы захотеть так «отблагодарить» родителя дочурка? Не исключено, что даже и за дело. А почему бы нет? В чужой семье иной раз как в душе́ — в потемках иногда такие черти водятся!

Как бы там ни было, страдающий старик, несмотря на нарастающие боли, дочери перечить не решался. По закону при таком раскладе мнение врача в расчет не принимается.

(На практике подобный терроризм в семье — явление вполне распространенное. У Эдички так и не получилось связно объяснить, что конкретно в этой ситуации его задело за живое. Тем не менее что-то в нем определенно срезонировало: неурядицы ли в собственной семье, ощущение по жизни схожей безнадежности, еще что-либо. Не исключено, реакция Хазарова была вообще по сути алогична, как у многих героинзависимых людей. Каких только химер не прячет подсознание…)

Иначе или так, больной был обречен на каторжное умирание. Дед, ясно, перспективы сознавал — и очень даже ясно сознавал. Поэтому, когда старик, оставшись с доктором наедине, вполголоса заговорил об эвтаназии, Эдичка не слишком удивился.

На подробности Хазаров был довольно-таки скуп, но картинка в общем представлялась. Может быть, старик заговорил примерно так: «Сынок, ты можешь сделать так, чтобы я не мучился? вообще не мучился, совсем, ты понимаешь?» Вполне возможно, Эдик возразил: «Не могу, я не имею права». Наверное, старик был убедителен: «Ты не думай, я ведь заплачу́, у меня от дочери кое-что припрятано…»

Вероятно, было как-то так, возможно, впрочем, как-то и не так — Хазаров, главное, в итоге согласился. Дельце оказалось на поверку не особо хлопотным. По квартире кое-как старик передвигался и входную дверь открыть был в состоянии. Эдичка пришел (приватно, разумеется), когда он был заведомо один. Остальное было делом техники: загрузив сознание пациента психотропами, Хазаров медикаментозно (кстати, безболезненно) остановил ему дыхание и — собственно, и всё. Оставалось лишь благополучно выйти из квартиры, заперев входную дверь ключами старика, о которых дочь давно забыла. Труда это большого не составило.

На эвтаназии Хазаров заработал пятьсот долларов.

Отложил себе старик на черный день…

Может быть, не стоило бы так подробно говорить об этой эвтаназии — дело по большому счету, в общем-то, житейское, обошлось — и всё раз обошлось. И тем не менее Хазаров был по-своему принципиально прав, поведя отсчет своим смертям отсюда. Как-то слишком уж легко и необременительно случилось у него отправить человека на тот свет — как-то слишком, даже как-то слишком.

Навряд ли это — только это — обстоятельство толкнуло Эдичку Хазарова еще на один шаг, однако же его оно изрядно облегчило. И если в предыдущем эпизоде Яна (то есть я) была бы из последних, кто в душе́ бы осудил доктора Хазарова, то следующий случай в Эдичкиной «практике» оправдать она бы не смогла… да и нуждался ли теперь Хазаров в чьем-то оправдании?

История была там такова.

Хазаров, будучи врачом отнюдь не бестолковым, подрабатывал иной раз частной практикой. В общем-то, вполне обычный приработок, строго говоря, противоправный, но среди на что-нибудь пригодных «неотложных» докторов весьма распространенный. Многим пациентам, право, проще неофициально находить себе универсального врача по средствам, нежели стоять в очередях в бесплатных поликлиниках — или же лечиться в платных медучреждениях, многократно переплачивая за официоз.

Нюанс тут часто в том, что лекарь, только-только нарабатывающий себе репутацию, не может быть особо привередливым в выборе клиентов. А неразборчивость, известно, чревата — среди разных страждущих порой попадаются и люди, выражаясь очень мягко, странные.

С одним таким клиентом Эдичка и вляпался. Начиналось всё вполне традиционно и цивилизованно. Как-то на дежурстве он попал на вызов к старичку, сделал всё необходимое, откланялся. Пациент был вроде бы доволен, лечение, очевидно, впрок пошло, у Эдички рука на старика оказалась легкая. Во всяком случае, вызывая в следующий раз, клиент просил прислать к нему конкретно доктора Хазарова. Так у них и завязались отношения.