Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весьма понятны усердные хлопоты Шихирева, чтоб царицею была его племянница. Ясно также, что выбор останавливался между его племянницею и Нарышкиною, которая для многих царедворцев была особенно неудобна по своему родству с Матвеевым. Чтобы расстроить этот брак, ненавистники Матвеева, как он сам потом свидетельствовал, составили эти подметные письма, в которых, быть может, высказывали что-либо невыгодное и для избираемой невесты. Но злодеи были невидимы, а налицо представлялось только обстоятельство Шихирева, для которого выбор Нарышкиной, разумеется, также был вовсе не желаем. Кого ж другого возможно было явно заподозрить в составлении подметных писем? Несчастного привели даже и к пытке.
«В застенке он распрашиван накрепко: и поднимай, и к огню приношен, а в расспросе у пытки и у огня говорил прежние речи… подметных писем не писывал и никому писать не веливал и не подметывал». Пытка, кажется, была повторена. «А было ему 13 ударов и огнем жжен, а с пытки и с огня говорил прежние речи… а которые травы выняты у него на дворе, толченая и не толченая, и те-де травы дали ему на Вологде, ныне в Великой пост, а сказывали ему, что те травы (оказался зверобой) уразные, а велели ему те травы пить в вине и в пиве от убою, потому что он ранен…»
24 апреля стали разыскивать почерк руки этих писем. Государь велел показать дьякам и подьячим всех тогдашних приказов из одного письма две строки, а из другого письма – подпись; и взять у них сказки на письме о том, кто письма писал, т.е. чей почерк можно в них узнать. Выбранные две строки заключали в себе следующие: 1) «достойно поднести царю или ближнему человеку, не смотря»; 2) «рад бы я сам объявил и у нево писма вынел и к иным великим делам». Подпись была: «Артемошка», вероятно намекавшая на Артамона Сергеевича Матвеева – родственника Нарышкиной. Таким способом собраны были почерки всех приказных, служивших тогда в Москве. Сходство почерка падало на иных подьячих, например на Бориска Мыконкина, о котором товарищ говорил: «И я его письмо видал, как он писывал набело, не борзясь, с береженьем, и наскоро, мелко и разметисто». Но полного сходства не оказывалось ни у кого. О некоторых почерках замечали: «Из всего письма иные ести, оны почерком понаходят, а все, чтобы впрямь было одно письмо, не сходится».
Наконец, 26 апреля воровские письма были показаны на Постельном крыльце всему служилому сословию, причем публично сказан был следующий государев указ: «И вам бы, памятуя Господа Бога и святую соборную и апостольскую церковь и его государево крестное целованье, осмотря тех воровских писем признак всякими мерами, кто где такие воровские письма видал или кто подметывал, сыскивали бы про то всякими мерами. И кто из вас про такое воровское письмо проведает и ему, великому государю, известит и того вора обличит или где, сведав его, поймав, приведет, и великий государь пожалует его своим государевым жалованьем. А буде про того вора не проведаете и государю не известите, и от него, великого государя, за то вам быть в великой опале и в конечном в самом раззоренье безо всякого милосердия и пощады». Очень трудно было открыть и обозначить этого вора, потому что, без всякого сомнения, он скрывался в самых царских палатах, в какой-либо из личностей, заседавших в самой Царской Думе. Мелкое дворянство отозвалось на все эти беспокойные и тягостные для неповинных людей розыски следующим образом. Некто Петр Кокорев говорил: «Лучше б они девиц своих в воду пересажали, нежели их в Верх к смотру привозили!» Государь по этому случаю велел в прибавку к своему указу объявить на Постельном крыльце: «А непристойных слов таких, как Петр Кокорев говорил, не говорить, что девиц своих девок к смотру привозили напрасно, лучше б их в воду пересажали, а не в Верх привозили».
Как и чем окончилось это дело – нам неизвестно[147], но, по всему вероятию, об этом же деле говорит и Артамон Сергеевич Матвеев в своей третьей челобитной к царю Федору Алексеевичу, в которой между прочим пишет: «А и я, холоп твой, от ненавидящих и завидящих при отце твоем государе немного не пострадал: такожде воры, составя письмо воровское подметное, кинули в грановитых сенях и в проходных, и хотели учинить Божией воле и отца твоего государева намерению к супружеству второму браку препону, а написали в письме коренья… в то время завидящии мне всячески умышляли, чем бы отлучить от вашея государские милости…»
Эта препона ко второму браку царя Алексея на Нарышкиной ограничилась, однако ж, тем только, что свадьба должна была совершиться месяцев девять спустя после избрания невесты, именно 22 генваря 1671г. Очень вероятно, что все это время Нарышкина жила не во дворце, как следовало по обычаю, а жила как рядовая и уже смотренная невеста в доме Матвеева, где квартировала на его попечении и охранении. О выборе Нарышкиной Рейтенфельс рассказывает следующее: «Царь приказал всех благородных девиц, отличавшихся красотою, собрать в доме первого министра Артамона Сергеевича (его обыкновенно зовут Артамон) и, поместившись в комнате, где его никто не мог видеть, сам узнал, чем каждая из них одолжена прикрасам – и чем собственно дарам природы. В Московии исстари повелось, что князь, осмотрев подобным образом девиц, избирает из них трех; доверенные женщины узнают все телесные и душевные их достоинства, и выбор падает на лучшую. Но Алексей с первого раза избрал Наталью Кирилловну. Прочие девицы обыкновенно одаряются щедро и пользуются великою честию, что имели женихом царя, а вельможи наперерыв предлагают им свою руку. Наталья жила у Артамона (Матвеева) и совершенно не знала, какое ожидает ее счастие. Спустя несколько недель после осмотра невест царь очень рано утром прислал к Артамону в придворных каретах несколько бояр в сопровождении небольшого отряда солдат и трубачей. Наталья ни о чем не знала и спала спокойно. Дружки объявили Артамону милостивое приказание царя немедленно явиться с невестою
