Delirium/Делириум - Лорен Оливер

— Четырнадцать лет.

Носком кроссовки он описывает по земле медленный круг — первый и пока единственный признак дискомфорта с того момента, как мы пересекли порог тюрьмы. Я внезапно ощущаю прилив благоговейного трепета перед ним: за всё время нашего знакомства он только и делал, что оказывал мне поддержку, утешал меня, выслушивал меня, а сам носил в душе такую тяжёлую тайну.

— Что произошло? — тихо спрашиваю я. — То есть, что он... — и замолкаю. Тема уж больно щекотливая.

Алекс бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит его в сторону.

— Что он сделал? — Его голос теперь звучит жёстко. — Я не знаю. То же, что делают все те, кто оказывается здесь, в Шестом отделении. Имел собственные мысли и суждения. И защищал то, во что верил. Отказывался подчиняться.

— В Шестом отделении?

Алекс тщательно избегает смотреть на меня.

— Отделение смертников, — говорит он тихо. — Для политических заключённых. Они сидят здесь в одиночных камерах. И никогда, ни один из них ещё не выходил на свободу. — Он жестами указывает вокруг себя, на другие камни, выглядывающие из травы, на десятки могил. — Они навечно остаются здесь.

И я вспоминаю табличку на ведущей сюда двери: ВЕЧНИКИ. ХА-ХА.

— Это ужасно, Алекс. — Я бы всё отдала за возможность притронуться к нему, но всё, что могу сделать — это лишь придвинуться поближе, так, чтобы между его и моей кожей была только пара дюймов расстояния.

Он поднимает на меня глаза и грустно улыбается.

— Ему и маме было только шестнадцать, когда они встретились. Представляешь? А когда родился я, ей было всего восемнадцать. — Он присаживается на корточки и большим пальцем обводит контуры имени отца. Теперь я понимаю: он приходит сюда так часто, чтобы подновлять надпись на могиле. Так он чувствует связь с ушедшим отцом. — Они хотели убежать вместе, но его схватили до того, как им удалось осуществить свой план. Я не знал, что его засадили сюда. Я думал — он мёртв. Мама, наверно, считала, что так будет лучше для меня, а в Дебрях никто толком ничего не знал. Может быть, маме было легче думать, что он действительно умер, чем смириться с мыслью, что он гниёт заживо здесь. — Он продолжает водить пальцем по буквам. — Дядя и тётя поведали правду, когда мне исполнилось пятнадцать. Они хотели, чтобы я знал. Я пришёл сюда, чтобы встретиться с ним, но... — Вижу, как он вздрагивает, как внезапно застывают его спина и плечи. — Словом, было поздно. Он умер за несколько месяцев до моего прихода и похоронен здесь, где его останки уже не смогут никого и ничто отравить.

Мне становится плохо. Стены как будто сдвигаются теснее, давят на нас, вырастают так, что небо кажется всё дальше и дальше, превращается сначала в серый лоскуток, а затем и вовсе стягивается в одну точку. «Мы никогда не выйдем отсюда!» — в панике думаю я и набираю побольше воздуха, стараясь вернуть себе спокойствие.

Алекс выпрямляется.

— Готова? — спрашивает он второй раз за утро. Киваю, хотя и не уверена, готова ли. Он позволяет себе короткую улыбку, и в его глазах мелькает тёплая искорка. И тут же опять принимает деловой, официальный вид.

Прежде чем мы трогаемся с места, я бросаю последний взгляд на могильный камень. Наверно, надо бы произнести молитву или что-то подходящее случаю, но ничего не приходит в голову. Учёные толком не могут сказать, что происходит, когда человек умирает. Предполагают, что он растворяется в некоей надмирной субстанции, каковая и есть Бог, как бы поглощается им. Одновременно они утверждают, что Исцелённые шагают прямиком на небо и живут там в вечной гармонии и порядке.

— Твоё имя! — Я оборачиваюсь вслед Алексу — он уже прошёл мимо меня, направляясь к железной двери. — Алекс Уоррен.

Он едва заметно качает головой.

— Официальный псевдоним.

— Твоё настоящее имя — Алекс Шидс, — говорю я, и он кивает.

Значит, у него тайное имя, как и у меня. Ещё мгновение мы стоим, глядя в глаза друг другу, и я ощущаю такую сильнейшую связь между нами, что она как будто превращается в нечто физическое — в охраняющие, защищающие ладони, чашечкой сложенные вокруг нас. Вот что люди всегда имеют в виду, когда рассуждают о Боге — это ощущение, что тебя кто-то поддерживает, понимает и хранит. Мне теперь не надо произносить молитву вслух, потому что охватившее меня чувство — это и есть молитва. И я безмолвно следую за Алексом обратно, внутрь застенка, и стараюсь не дышать, когда на нас снова обрушивается ужасающее зловоние.

Дальше, дальше, по запутанному серпантину коридоров. Чувство мира и покоя, владевшее мною на кладбище, почти мгновенно сменяется страхом. Он, словно острый нож, вонзается в меня — всё глубже, в самую сердцевину моего существа, так что я не понимаю, как мне удаётся дышать или продолжать переставлять ноги. Снова отовсюду доносится вой; в некоторых местах он достигает такой силы, переходит в такой душераздирающий вопль, что я закрываю уши руками; потом шум постепенно ослабевает. Один раз мимо нас проходит человек в белом лабораторном халате, заляпанном чем-то, сильно напоминающем кровь; на поводке за собой он ведёт пациента. Ни тот, ни другой не удостаивают нас взглядом.

Мы прошли столько поворотов, что мне приходит мысль, уж не заблудился ли Алекс в этом лабиринте. Коридоры становятся грязнее, лампы на потолке встречаются всё реже, и в конце концов мы движемся между каменных стен почти в полной темноте, лишь время от времени нарушаемой тусклым светом слабой лампочки. Иногда из тьмы, из ничего, словно посреди пустоты, выныривают светящиеся неоном вывески: ОТДЕЛЕНИЕ №1, ОТДЕЛЕНИЕ №2, ОТДЕЛЕНИЕ №3, ОТДЕЛЕНИЕ №4. Алекс не останавливается, и когда мы проходим длинный коридор, ведущий в Отделение №5, я окликаю его, уверенная, что он запутался и потерял дорогу:

— Алекс!

Но не успеваю больше ничего сказать, слова застревают в глотке, потому что как раз в этот момент из тьмы выплывает массивная двустворчатая дверь с маленькой, еле-еле светящейся табличкой. Я даже не сразу разбираю, что на ней написано, хотя в этом мраке она светится, словно тысяча солнц.

Алекс оборачивается. Я ожидала, что его лицо будет невозмутимо и спокойно, но... Его подбородок дрожит, в глазах огромная, неизбывная боль; мне кажется, он ненавидит себя самого уже за то, что просто находится в этом месте, за то, что он — тот самый человек, который привёл меня сюда и вынужден сказать мне это.

— Мне жаль, Лина, — произносит он.

Над его головой в темноте тлеют слова

ОТДЕЛЕНИЕ №6

Глава 22

Люди по природе своей жестоки и капризны, эгоистичны и склонны к насилию и раздорам. Они глубоко несчастны. И лишь после того, как их основные инстинкты и эмоции попадают под неустанный контроль, люди становятся добрыми, щедрыми и счастливыми.