Записки средневековой домохозяйки - Елена Ковалевская

За отца Себастьян тоже не переживал: тот знал все нюансы и подводные камни в судейском деле. Герцог будет спокоен и станет терпеливо дожидаться, когда его заклятый враг – верховный королевский прокурор – усядется в лужу. Только Аннель… Он надеялся, что отец все же сообразит, что она, как пришедшая из другого мира, не знает особенностей судопроизводства, и он расскажет ей все подробно.

Ему уже доложили, что девушка умудрилась поднять всех на ноги. Она добралась даже до первого канцлера, убеждая его немедленно начать действовать, и тот, встревоженный, пожаловал к нему в камеру. Надо сказать, согласно его положению и статусу в очень удобную камеру.

Когда Себастьян еще раз в подробностях пересказал все обстоятельства дела, лорд Эжен похлопал его по плечу и, ухмыльнувшись, фыркнул:

– Вижу, что все не настолько серьезно. И Брогерст решил отличиться и затеял скоропалительный показательный процесс, пока короля нет в городе. Если бы его величество не уехал, он не то что не стал бы так спешно устраивать громкое и вдобавок открытое судебное дело, он даже не рискнул бы ордер об аресте подписать. Так что потерпи до возвращения его величества. Не стоит сейчас упирать на свою должность и требовать, чтобы тебя выпустили, это лишь распалит Брогерста, и тот еще больше привлечет внимание общественности к этому делу. А нам огласки не надо. Так что пусть этот мозгляк пока похваляется, все равно ему дадут окорот, едва король приедет. Тем более в деле шпионы замешаны… Сейчас главное – с Соувеном разобраться, произошедшие взрывы – явно их рук дело.

На том они тогда и порешили.

В двери повернулся ключ, и, напрочь игнорируя протокол проведения дела, в комнатку, где обвиняемые находились до суда, зашел не кто иной, как лорд Брогерст. Его водянистые глаза, больше похожие на рыбьи, с презрением взирали на мир поверх пенсне, а отвислые щеки, напоминавшие бульдожьи, делали выражение лица еще более презрительным и надменным.

Уже переодетый в мантию и напяливший на лысину завитой судейский парик, он внимательным взглядом окинул маркиза, а потом отрывисто произнес:

– Рекомендую вам, молодой человек, сознаться во всем сразу! У меня множество свидетелей, видевших вашу ссору, ваше оружие служит доказательством…

– Радуйтесь, пока можете, – ухмыльнувшись, посоветовал ему Себастьян, – ведь вы еще многого не знаете…

От сдерживаемой злости щека прокурора дернулась, а пенсне едва не съехало с мясистого носа.

– Вы тоже многого не знаете! – Наклонившись поближе к сидевшему на скамье маркизу, он просипел эти слова ему в лицо. – Поэтому предупреждаю: если вы не сознаетесь, я предам огласке эту бумагу!

Но Себастьян лишь с издевкой изогнул бровь. Это подействовало на прокурора, как красная тряпка на быка, и он, брызгая слюной, продолжил угрожать:

– Вчера некто Стюарт Уинтроп – бывший камердинер барона Мейнмора – за сходную цену предложил весьма интересную бумагу. Вот список с нее, – и сунул в руки удивленному маркизу записку.

Тот развернул ее и пробежался глазами по строчкам: «Милорд, хочу уведомить вас, что знаю, кто именно виновен в непрозвучавшем деле с некими бумагами, которыми вы намеренно завладели, а потом имели возможность проиграть, сделав неудачную ставку в игорном доме в Чатстоуне. А также еще желаю добавить, что мне известно, что ваш родственник, преступив границы своих должностных полномочий, не огласил вашу причастность к вышеуказанному инциденту. На основании всего вышеперечисленного я прошу вас немедленно покинуть город, в противном случае я дам огласку данным сведениям».

– Так вот, – с видимым удовольствием растягивая слова, произнес прокурор, едва Себастьян прочел написанное, – если вы не признаете свою вину в убийстве маркиза Мейнмора, я смешаю с грязью род Коненталь и вашего отца в частности!

Себастьян в негодовании было скрипнул зубами, но, мигом овладев собой, урезонил лучащегося довольством обвинителя:

– Отец уже не канцлер, в случае чего переживет и это. Брогерст, вы в очередной раз двумя ногами вляпываетесь в навозную кучу, называемую политикой, так что не спешите радоваться. Когда мне разрешат рассказать, что я знаю, вам уже будет не так весело.

– За вас говорит ваша самонадеянность! – не поверил ему прокурор. – Максимум, я дам вам время на размышление до следующего слушания. Но все же рекомендую немедленно…

– Рекомендовать вы своей жене будете, а не тайной канцелярии, – уже находясь в сильном раздражении, оборвал его Себастьян.

Он понятия не имел, что Кларенса шантажировали, и уж никак не ожидал, что сведения о пропаже бумаг из трастового фонда станут известны третьим лицам. Это несколько выбило его из колеи, однако ни в коей мере не заставило сдать свои позиции. Обвинение в убийстве Кларенса было нелепым и лишь замедляло расследование. Но оставалось подождать еще три дня, и он выйдет на свободу. А пока…

– Идите в зал суда, – посоветовал маркиз взбешенному прокурору. Тот как рыба, выброшенная на берег, разевал рот, но так и не находил достойного ответа на грубость. – Вас уже заждались.

Сменив цвет лица с пунцового на бледный от нахлынувшей ярости, Брогерст, процедив лишь: «Вы еще пожалеете!» – спешно удалился из комнатки.

А спустя какое-то время вошли два гвардейца и, встав по обеим сторонам, повели самого Себастьяна в зал заседаний.

Вивьен, вцепившись в борт корабля так, что побелели пальцы, всматривалась в бирюзовую морскую даль. До последнего момента женщина опасалась, что ее узнают, настигнут в порту и арестуют. Но вот корабль отчалил к далеким берегам Новой Артионы. Вроде все обошлось, и можно было облегченно выдохнуть.

Последние дни промелькнули как в тумане. После того как она выскочила из спальни с вожделенными документами, все запомнилось отдельными кусками и фрагментами. Вот Кларенс с перекошенным лицом зовет слуг, а уже в следующую минуту она пытается заставить его замолчать. Кровь… Какая-то сумасшедшая встреча с герцогским сынком, а потом бег, бег, бег…

На всякий случай у нее давно был готов план экстренного побега, но не рассчитанный на то, что придется долго скрываться. Она предполагала бежать максимум до границы с Соувеном, а там пересечь ее, и все – безопасность. Теперь же, потеряв документы, она не могла вернуться к Герману, он бы ей этого никогда не простил. И тогда Вивьен решилась бежать ото всех.

Вернувшись к себе, женщина обрезала роскошные рыжие кудри, наскоро перекрасила их басмой, придав волосам тусклый каштановый цвет, подкладочками под щеки изменила овал лица, а после, схватив лишь один саквояж, навсегда покинула дом.

В спешном порядке, превратив себя в пугало, она выехала из столицы с балаганными артистами, а потом настолько быстро, как смогла, добралась в Оманию. Там у какого-то подпольного менялы женщина по грабительским расценкам обменяла украденные Кларенсом векселя на предъявителя, а после поспешила в порт.

И вот теперь еще раз, изменив внешность – волосы острижены еще короче и перекрашены в жгучий черный цвет, – она под видом убитой горем вдовы покидала континент. В единственном саквояже лежали деньги, которых должно хватить на несколько лет жизни, а в вещах были зашиты надаренные любовниками драгоценности.

Не веря своему счастью, Вивьен еще раз вздохнула полной грудью и наконец-то осознала, что свободна. Больше не будет Германа и его заданий, не будет шпионских игр и противных любовников. Теперь не нужно изображать из себя прелестницу, когда от ухажера с души воротит. Все осталось позади раз и навсегда! Теперь она Аделла, скромная вдова из Омании, отправляющаяся к новым берегам за лучшей долей. А прошлого с его угрюмыми пансионами, шпионажем и напоследок с убийством никогда не было.

Помощник объявил, что выходит судья. Все встали. Потом он огласил, какое дело слушается, кто обвиняемый, произносил еще что-то… Однако я плохо понимала, что говорилось: язык казался для меня чужим, и, слыша каждое слово по отдельности, я не понимала смысла речей. Руки дрожали, а сердце стучало в груди, разгоняя кровь тяжелыми толчками. А едва вывели Себастьяна, весь мир, и без того подернутый пеленой, сузился до его лица, прочее же перестало существовать. Я видела лишь его одного.

Заметив меня, сидящую на скамье, он лишь прикрыл глаза, давая понять, что, мол, все в порядке, а потом переключил свое внимание на судью и присяжных.

Со своего места поднялся прокурор… Я лишь через несколько минут поняла, что это обвинитель, хотя тот назвался сразу. Он начал говорить, и его слова одно за другим проникали в мое сознание, создавая чудовищную картину преступления. Моего Себастьяна обвиняли. Обвиняли в смерти Кларенса! А я… Я, словно погруженная в жуткий транс, отказывалась понимать, принимать и верить. Мне хотелось кричать, протестовать, вопить… Казалось, что еще немного, и я разорву их всех, сумею погрести под сводами этого зала, выпустив ярость на волю. Меня трясло, а из глаз катились непрошеные слезы. Я никак не могла совладать с собой.