Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы - Дмитрий Стародубцев

Люцея удивленно посмотрела на него. Едва ли они когда-нибудь встречались. Андэль не помнила, чтобы ей приходилось принимать десятника Белой либеры. К чему же этот странный возглас, будто они старые друзья?

Молодой мужчина выглядел настоящим героем с горделивой осанкой и уверенным задиристым взглядом. Давние воспоминания вдруг кольнули ее сердце. Эта крепкая фигура, эти глаза и этот некрасивый шрам над губой…

– ДозирЭ!

И Андэль бросилась в объятия воина, не пытаясь сдержать слез.

О, как сладки воспоминания глупой юности! О, как нежны, как близки сердцу образы прошлого! Какою грустью и истомой наполняется душа! Удолия, отец – старый Чапло, цветущие сады, угловатый неопытный юноша-новобранец, охваченный дикой страстью. О Гномы!

Люцея и белоплащный воин, обнаженные, возлежали на мягких подушках, разбросанных по широкому ковру, в одном из самых укромных мест хироны. После ненасытных ласк и неистовых штурмов молодого человека, оба были необычайно утомлены. Буроволосая служанка в одной набедренной повязке с большой отвислой грудью и огромным коричневым ореолом вокруг сосков, прошмыгнула сюда, словно тень, аккуратно собрала разбросанные одежды и доспехи и сложила надлежащим образом на широкой резной скамье. Ненадолго удалившись, она вернулась с вином в запотевшем сосуде, плодами и сладостями на серебряном подносе. Сквозь пышную листву кустов проникли яркие лучи, и девушка установила широкий навес, чтобы избавить влюбленных от жаркого полуденного солнца.

– Следует ли приготовить купальни? – спросила она у десятника.

– Ничего не надо, уходи, – прогнал служанку ДозирЭ.

Андэль пришла в себя и приподнялась на локте. Она с удивлением, нежно касаясь, ощупала множество едва заживших пылающих шрамов на груди, плечах и руках молодого человека. Потом ее взгляд заискрился.

– Говорили мне подруги-люцеи, что самое тяжелое – это принимать воина, только что вернувшегося из партикул. Теперь я в этом убедилась сама.

– Прости меня, я был не слишком терпелив. Но ты так желанна!

– Что ты, тебе не за что извиняться. Твои атаки восхитительны.

ДозирЭ выпил из кубка вина и откусил сочный сахарный персик.

– Сегодня я с трудом узнал тебя. С тех пор как мы были вместе, тогда, на озере, ты изменилась несказанно! Твоя красота пленила меня, и все эти месяцы я думал о тебе, мечтал о том, как прибуду победителем в Грономфу и мы встретимся снова. Но то, что я увидел сегодня, превзошло все мои ожидания. Ты божественна, рэмью…

– Я тоже тебя узнала не сразу, – отвечала Андэль. – Ты возмужал и окреп. Пожалуй, с мечом в руке ты добился всего, чего желал. За год из несмышленого новобранца ты превратился в прославленного цинита. А сколько наград! Теперь грономфские искусительницы не дадут тебе прохода.

И девушка нарисовала ногтем на загорелой крепкой груди мужчины загадочный витиеватый знак.

– Мне не нужны грономфские искусительницы. Я хочу быть только с тобой! Ты – единственная моя богиня, ты – Хомея лучезарная, освещающая путь мой в ночи. Будь моей навсегда!

Удивленная Андэль заглянула в глаза молодого человека. Его искренний и наивный, как у ребенка, взгляд излучал любовную муку. «Неужели он не понимает?» – подумала с досадой девушка. Она вспомнила о Жуфисме, о Туртюфе, о том кабальном онисе, который подписала чуть больше года назад ради спасения отца. И в груди тоскливо заныло. А еще она вспомнила свои счастливые грезы в маленьком саду при акелине, вспомнила, как мечтала, что в один прекрасный день появится этот милый юноша со шрамом над губой и заберет ее отсюда. И вот он пришел – красавец в белом плаще, с золотыми фалерами на груди, и что же?

– Сладки твои речи и нежен твой взгляд, – проговорила наконец Андэль, запинаясь. – Но я – люцея, рэм, люцея Инфекта. Я подписала договор и не принадлежу себе. Помимо прочего, я не могу иметь семью, пока меня не отпустят или не выкупят, а также не должна видеться с мужчинами, кроме как здесь, и только за определенную плату.

ДозирЭ только сейчас понял, что не подумал обо всем этом. О Гномы, какой же он тупоголовый!

– Сколько же долгов было у старого Чапло, которые выкупила акелина?

– Сейчас это не имеет значения… Шестьдесят инфектов.

– Ого! – не сдержался ДозирЭ. В его пухлом кошеле было всего около семи инфектов разной монетой, которые он почитал целым состоянием, – все, что получил почти за год, будучи сначала новобранцем лагеря Тертапента, потом цинитом партикулы «Неуязвимые» и, наконец, ветераном. Не считая того инфекта, который был опрометчиво отдан Жуфисме за свидание с люцеей. Десятнику Белой либеры полагалась огромное содержание, в два с половиной раза больше, чем десятнику обычного отряда: не менее двадцати пяти инфектов в год, или два с половиной берктоля. Но ДозирЭ только несколько дней назад надел белый плащ прославленного отряда и в ближайшее время не мог рассчитывать на какую-нибудь плату. – Сколько же нужно, чтобы тебя выкупить?

Андэль вспыхнула и закрыла от стыда лицо руками. Справившись с чувствами, она неуверенно отвечала:

– Не знаю.

Она подумала о Туртюфе, который приносил акелине колоссальный доход, о расчетливой Жуфисме, которая ни за что не расстанется со своей лучшей люцеей, о росторах Инфекта, ежедневно посещающих акелину для подробного изучения денежных книг. О, если бы она была обычной островитянкой, получавшей пять – десять фив за встречу! Тогда она стоила бы намного дешевле!

– Не знаю. Тебе следует поговорить с Жуфисмой или с росторами Инфекта. Может быть, инфектов сто…

Теперь настала очередь смутиться ДозирЭ. Он слышал, что посетители акелин иногда влюбляются в прекрасных «подписанток» и вносят за них выкуп, освобождая их от обязательств перед Инфектом. Но во всех этих историях никогда не встречались столь крупные суммы. Сто инфектов! Это же куча золота, целое состояние! Родившись в бедной семье, которая к тому же не избежала мора и многих других напастей, молодой человек привык с детства к скудной пище, безденежью, бесконечным горьким разговорам о долгах. Даже собственный кошель у него появился всего лишь год назад, когда он отправлялся в лагерь Тертапента.

– Ничего, я что-нибудь придумаю, – сказал ДозирЭ не совсем уверенным тоном.

Андэль недоверчиво усмехнулась: что можно было придумать в такой неразрешимой ситуации?

– Иди ко мне. – Андэль протянула руки. – Пусть хотя бы этот день станет для тебя счастливым, – произнесла она.

– О! – воскликнул ДозирЭ и прошептал короткую молитву.

Воин обнял люцею, тут же почувствовав жаркое томление, и поцеловал ее в алые губы. Их горячие тела тут же переплелись в мучительной схватке, и умудренная в ласках юная авидронка нисколько не уступала в напоре доблестному воину.

В нескольких шагах, за густой листвой церганолии, стояла та буроволосая инородка, вислогрудая служанка, которую некоторое время назад прогнал молодой воин. Низкорослая широконосая смуглянка завороженно наблюдала за разыгравшимся перед ней зрелищем, изнывая от непреодолимого желания. Но более того ее мучила недобрая зависть, а еще осознание великой несправедливости богов, которым она была так предана, искренне надеясь на их ответные милости…

Глава 24. Сто четвертый год

Наступил сто четвертый год, и вместе с ним пришли столь разительные перемены, нарушившие привычный авидронский уклад, что летописцы с этого года открыли новый том своих записей. И дело было не только в новых угрозах, заставивших Авидронию окончательно превратиться в империю «щита и меча» и бросить почти все ресурсы на формирование новых боеспособных партикул, не только в войне. Но и в том, что Алеклия возвысил и укрепил свою державу не одними победными битвами и сражениями, но многими и многими славными мирными делами.

Пока Лигур при помощи двухсот опытных партикул завоевывал Иргаму, пока шестидесятитысячная Походная эргола сражалась в далекой Лидионезе, защищая униженные племена дологов, пока Ворадж умиротворял беспокойных маллов, а также возводил по всему Междуречью укрепления, пока десятки посольств подарками, дружеским увещеванием, а то и прямыми угрозами пытались склонить на свою сторону свободные города, полисы, страны и союзы стран, в это самое время Алеклия занимался внутренними проблемами и немало преуспел в этом.

Прежде всего правитель поспешил разрушить податную систему, существовавшую в Авидронии с незапамятных времен. С первого дня своего правления Инфект присматривался к деятельности Липримарий и сборщиков десятин. Едва ли не каждый день, разбирая жалобы земледельцев, ремесленников, торговцев, ежедневно вывешиваемые на стене посланий, Алеклия испытывал глубокие сомнения в разумности государственного устройства своей страны. Поборы, произвол, ограбление, особенно на окраинных территориях – всё это было обычным делом. Иногда из некоторых липрим начинался массовый исход жителей: люди не желали терпеть издевательства местной власти. Божественный несколько раз самолично принимал участие в расследованиях и жестоко карал провинившихся росторов. Было множество случаев, когда пресловутая десятина взималась ежегодно не от прироста доходов, а от всего имущества авидронов. А если такая подать вовремя не вносилась, за год просрочки сумму долга удваивали. Денежные книги государства при этом красноречиво свидетельствовали, что львиная доля сборов в том или ином виде расходуется в большой степени на содержание самих же Липримарий и сборщиков податей. То есть податная система Авидронии прежде всего кормила сама себя, не принося государству ожидаемой прибыли. Так, расходы на содержание сборщиков десятин достигли к сто четвертому году необычайных размеров: все они имели высокое жалованье, жили во дворцах и имели множество слуг, но при этом часто попадались на воровстве и подделке денежных книг, занимались поборами и творили вопиющее беззаконие. Был случай, приведший к неповиновению Грономфе нескольких влиятельных неавидронских общин, когда сборщик податей требовал каждую триаду доставлять к нему самых красивых незамужних девушек и, получая сие, вместе с друзьями жестоко глумился над юными созданиями. В тот раз Алеклия по совету Провтавтха простил восставшие территории и на глазах местных жителей казнил сборщика податей и нескольких росторов Липримарий, а имущество казненных раздал пострадавшим.