Влас Дорошевич - Влас Михайлович Дорошевич

Пугливые серны, выглядывавшие из-за лиан, спрашивали с недоумением друг у друга:

— Кто же из них человек?

И даже воробьи и трясогузки скакали теперь задом наперед и с удивлением смотрели то на того, то на другого, крича:

— Вот идут люди! Люди идут! Люди!

Человек вспомнил свое изображение в воде, поглядел на обезьяну и с досадой сказал самому себе:

— А ведь похожи!

Но он не понимал:

— Как же так? Я красив, это безобразно. А все-таки мы похожи друг на друга?

Он сел и погрузился в глубокую думу.

Обезьяна села рядом и тоже сделала вид, что погрузилась в глубокую думу.

Человек пошевелился.

Обезьяна пошевелилась.

Человек встал и с досадой быстро пошел прочь.

Но и обезьяна вскочила и также быстро пошла с ним рядом.

Человек расхохотался, глядя на ее раздосадованный и озабоченный вид.

Лицо у обезьяны все сморщилось, и она схватилась за бока.

Человек перестал смеяться.

— Неужели это действительно так безобразно?

И обезьяна нахмурилась.

Человек отбрасывал попадавшие на его пути кокосовые орехи.

Обезьяна делала то же.

Человек снова не мог удержаться от хохота:

— Неужели же так смешно то, что я делаю?

И перестал делать это.

Обезьяна шла рядом и повторяла каждое его движение.

И человек с ужасом видел:

— Точь-в-точь как я!

Настал вечер.

И когда человек, увидев звезды, по обыкновению приветливо и снисходительно замахал им руками, обезьяна тоже подняла передние руки кверху и тоже замахала. — так что человек расхохотался и стал кататься по траве:

— Великий Магадэва! Как это смешно, и глупо, и некрасиво!

Так обезьяна повторяла каждое движение человека. И человек боялся уже сделать лишнее движение, чтоб его не повторила обезьяна и чтоб оно не вышло глупым и смешным.

Человек стал скромно ходить по земле, боясь, чтоб обезьяна, ходившая рядом, не сделала сейчас же смешного движения.

Он боялся взглянуть по сторонам, потому что ему стыдно было пугливых серн, видевших его и обезьяну, идущими рядом.

Когда загремел хор птиц, человек покраснел:

— Что ж во мне красивого, раз обезьяна похожа на меня?

И он стыдливо старался не топтать травы, росшей на его пути. Скромными улыбками отвечал на цветы, которыми улыбалась ему земля.

И, вспоминая каждое свое движение, как его передразнивала обезьяна, думал про себя:

— За что, за что мне все эти почести?

Человек стал вновь скромен и стыдлив.

* * *

Так, индусы, все создано Магадэвой со смыслом и на пользу. Все.

Человеческая память

Сказка Шахеразады

…И когда наступила сто двадцать седьмая ночь, Шахеразада сказала:

— Вот что случилось, султан, — один Аллах султан! — когда-то в городе Дамаске.

В Дамаске жил купец, по имени Гас с ан. Он был и богат, и умен, и честен, — что случается не часто.

И Гассана знал весь город.

Он был молод, но уже вдовец. Его супруга умерла, не оставив ему воспоминаний — детей. И он легко согласился на уговор своих родственников — жениться во второй раз.

Его сестры выбрали ему молодую девушку, — прекрасную, как прекрасна бывает луна на свой четырнадцатый день.

Был устроен свадебный пир, роскошный, потому что Гассан был несметно богат, — и когда настал час брачных утех, родственницы жениха отвели невесту в опочивальню, раздели и со смехом и шутками положили на постель, задернув ложе тончайшей шелковой занавеской, какие умеют делать только в Китае.

С весельем вернулись женщины на пир и объявили, что, при добром желании, для удовольствия нет больше никаких препятствий.

И новобрачный пошел в опочивальню.

Его сопровождали родные и друзья, как это бывает всегда на свадьбах и похоронах. Сопровождали женщины, которые любят брачные ночи, потому что это пробуждает в них прекрасные воспоминания, и девушки, в которых это рождает восхитительные надежды.

Впереди шли веселые музыканты.

Гассан шел медленно, соблюдая свое достоинство, — чтобы кто-нибудь не подумал, что он, забыв уважение к приличиям, бежит навстречу удовольствиям.

Как не торопится человек, который приобрел сад, сорвать в нем все цветы.

Мужчины и женщины, стоявшие направо и налево от Гассана, осыпали его шутливыми пожеланиями, молодежь состязалась в остроумии, старики и старухи — в вольности шуток.

Но вот смолкло тихое пение флейт музыкантов, игравших за дверями.

Настал миг всем удалиться.

Гассан поднялся с шитых золотом подушек, чтобы поблагодарить гостей.

И в это время, султан…

В это время с него упали шаровары.

И, в распахнутом халате, Гассан явился пред гостями в том виде, в каком вы, мужчины, с некоторым конфузом предстаете перед банщиками, ничего не видящими для себя оскорбительного в голых мужчинах, потому что они не видят иных.

Женщины начали громко и оживленно говорить между собой, чтобы сделать вид, будто они ничего не заметили.

Мужчины в смущении стали задавать друг другу самые неподходящие вопросы:

— Почем теперь шерсть?

— Какая цена на фисташки?

— Безопасна ли дорога в Багдад?

Молодая, которой сквозь прозрачную занавеску было видно все, что происходит в освещенной комнате, и которой не было видно никому, не могла удержаться от взрыва смеха и начала звенеть браслетами, чтобы заглушить свой хохот.

У Гассана покраснели даже ноги.

Он поднял шаровары и. поддерживая их руками, выбежал из спальни и из дома.

Его охватил такой стыд, что он. не рассуждая, вскочил на первого, стоявшего во дворе, коня, принадлежавшего кому-то из гостей, ударил его пятками под бока и, колотя кулаками по шее, вылетел на улицу.

Не привыкший к ударам конь летел, как птица, как вихрь.

Так семь дней и столько же ночей скакал Гассан, едва останавливаясь на несколько часов, чтобы дать передохнуть измученному коню.

Стыд хлестал Гассана, Гассан хлестал коня.

И через семь дней Гассан приехал в чужую, незнакомую страну, в большой город.

У Гассана не было денег, — потому что, — ты понимаешь, султан, — никто не берет с собой денег, идя в опочивальню своей жены.

Гассан продал роскошный халат, который был на нем, и проклятые шаровары — причину его несчастья, — купил себе скромное платье, но с более крепкими завязками. Продал измученного коня, богатое седло и уздечку.

И на вырученные деньги купил фисташек в сахаре, шербета, орехов в меду и пошел по улицам незнакомого города, крича:

— Женские утехи! Женские утехи!

Гассан был молод и очень красив, — и во все гаремы звали молодого и