Тайна "немецкого золота" - Геннадий Соболев

Затем мы обсуждали текст ответной телеграммы в Петербург с отказом перенести совещание в Стокгольм, а также и дальнейшую тактику. Мы сошлись на том, что если русские не приедут, мы должны прервать перемирие и пойти на риск, ожидая реакции со стороны петербуржцев.

В этом отношении мы с Кюльманом были вполне единодушны. Но несмотря на это, настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное. Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской депутацией, и мы поэтому приступили к делу в тот же день. Итак, у нас есть надежда, что мы придем к желанному результату, по крайней мере, в этих переговорах.

Вечером после ужина пришла телеграмма из Петербурга, сообщающая о предстоящем прибытии делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Было занимательно наблюдать, с каким восторгом это известие было встречено немцами; лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, показало, какой над ними висел гнет, как сильно было опасение, что русские не вернутся. Нет сомнения, что это знаменует собой большой успех, и у нас у всех чувство, что сейчас мир фактически на пути к осуществлению.

Утром в семь часов несколько членов нашей делегации и я с принцем Леопольдом Баварским отправились на охоту. Мы проехали от двадцати до тридцати миль по железной дороге, а затем в открытых автомобилях углубились в чудесный заповедный лес, тянущийся на протяжении 200–500 квадратных километров. Погода очень холодная, но отличная, много снега и приятное общество. Сама охота оказалась никуда негодной. Один из адъютантов правда уложил одного кабана, другой пристрелил двух зайцев, вот и все. Вернулись в шесть часов вечера.

Сегодня начались первые совещания с украинскими делегатами. Все делегаты на местах, за исключением председателя. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они значительно менее революционно настроены, они гораздо более интересуются своей родиной и очень мало — социализмом. Они в сущности не интересуются Россией, а исключительно Украиной, и все их старания направлены к тому, чтобы как можно скорее эманципировать ее. Но они, по-видимому, не выяснили себе, будет ли независимость полная, то есть будет ли Украина признана самостоятельным государством, или же она должна быть включена в рамки русского федеративного государства. Украинские делегаты очень культурные люди. Они были явно намерены использовать нас, как трамплин, с которого удобнее всего наброситься на большевиков. Они стремились к тому, чтобы мы признали их независимость, дабы они могли подойти к большевикам с этим fait accompli и заставить их принять украинцев, как представителей равноправной державы, пришедших завершить дело мира. Но, в наших собственных интересах, мы не должны ни привлекать украинцев на нашу платформу, ни вбивать клин между ними и петербуржцами. Поэтому на высказанное ими пожелание признания независимости, мы отвечали, что готовы на это, если украинцы со своей стороны согласятся на следующие три условия: 1. Окончание переговоров в Брест-Литовске, а не в Стокгольме; 2. Признание старых государственных границ между Австро-Венгрией и Украиной и 3. Невмешательство одного государства во внутреннюю политику другого. Знаменательно, что на это предложение до сих пор не поступало ответа.

Сегодня утром приехали все русские под председательством Троцкого. Они тотчас велели сказать, что они просят их извинить, если они впредь не явятся к общему столу. Их и вообще не видно, и сейчас, по-видимому, дует совершенно иной ветер, чем раньше. Любопытные подробности об этом рассказывает барон Ламецан, немецкий офицер, который привез сюда русскую делегацию из Двинска. Во-первых, он утверждает, что двинские окопы совершенно опустели, и что, за исключением немногих сторожевых постов, русских там вообще больше нет; затем, что на очень многих станциях делегатов встречали депутации, которые все требовали мира. Троцкий отвечал каждый раз очень ловко и обходительно, но настроение его постепенно становилось все более подавленным. Барон Ламецан вынес впечатление, что русские находятся в совершенно отчаянном положении, потому что у них только один выбор: или вернуться домой без мира, или заключить худой мир — и в обоих случаях они будут сметены…

Только что прибыла телеграмма о демонстрации в Будапеште против Германии. Окна германского консульства были побиты. Это ясное указание, каково будет настроение, если мир не пройдет по нашей вине.

Ночью прибыл турецкий великий визирь Талаат-паша. Он только что был у меня. Он по-видимому безусловно стоит за то, чтобы заключить мир, но если дело дойдет до конфликта с Германией, то он, кажется, намерен выдвигать меня, а сам оставаться на заднем плане. Талаат-паша один из наиболее даровитых и, пожалуй, самый энергичный турецкий деятель.

До революции он был мелким телеграфным чиновником, кроме того членом революционного комитета. В качестве такового, он перехватил правительственную телеграмму, показывавшую, что замыслы революционеров раскрыты, и если не будет тотчас же приступлено к действию, то игра проиграна. Он утаил телеграмму, предупредил революционный комитет и убедил его немедленно раскрыть свои карты. Все удалось: султан был свергнут, и Талаат стал министром внутренних дел. Со своей стороны он стал с железной энергией бороться против реакции. Позднее он стал великим визирем и вместе с Энвером-пашой воплотил в себе всю энергию и мощь Турции.

Сегодня днем будет сначала совещание пяти председателей союзников и России, а затем пленарное заседание.

Заседание было снова отсрочено, потому что украинцы все^еще не пришли ни к каким решениям. Поздно вечером у меня было совещание с Кюльманом и Гофманом. Мы пришли к довольно определенному соглашению касательно предстоящей тактики. Я еще раз сказал ему, что пойду с ними и буду поддерживать их требования до последней крайности, но что если Германия окончательно порвет с Россией, то я должен оставить за собою полную свободу действий. Они оба как будто понимали мою точку зрения довольно правильно, особенно Кюльман, который, конечно, довел бы переговоры до конца, если бы это было в его власти.

Что касается деталей, то мы сошлись на том, что будем настаивать в ультимативной форме на продолжении переговоров в Брест-Литовске.

Основываясь на принципе, что лучше всего предвосхитить удар противника и самому ударить в лоб, мы решили не ждать, пока русский министр иностранных дел выскажется, а поставить его самого перед нашим ультиматумом.

Троцкий явился с заготовленной большой речью, но успех нашего нападения был настолько блестящ, что Троцкий тотчас же просил отложить заседание, так как новая ситуация требует новых решений. Перенесение конференции в Стокгольм было бы для нас концом всего, потому что оно лишило бы нас возможности держать большевиков всего мира вдалеке от нее. В таком случае стало бы неизбежно именно то, чему мы с самого начала и изо всех сил стараемся воспрепятствовать: поводья оказались бы вырванными из наших рук и верховодство делами перешло бы к этим элементам. Теперь нужно выждать, что принесет завтрашний день: или победу, или окончательный разрыв переговоров.

Троцкий несомненно интересный, ловкий человек и очень опасный противник. У него совершенно исключительный ораторский талант — мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики, как у него — и вместе с тем вся наглость, свойственная его расе.

Только что было заседание, Троцкий произнес длинную речь, рассчитанную на всю Европу, и, по-своему, действительно прекрасную. Смысл ее заключается в том, что он уступил. Он заявил, что принимает германо-австро-венгерский ультиматум и остается в Брест-Литовске, потому что не хочет дать нам повод сказать, что вина за продолжение войны падает на Россию.

В связи с речью Троцкого была немедленно создана комиссия, которой придется заняться щекотливыми территориальными вопросами. Я настоял на том, чтобы войти в эту комиссию, так как хочу иметь постоянный контроль над совещаниями такой первостепенной важности. Это было не легко, потому что вопросы, подлежащие обсуждению, в сущности касаются только Курляндии и Литвы, то есть не нас, а Германии.

Вечером у меня было снова длинное совещание с Кюльманом и Гофманом, во время которого между генералом и государственным секретарем была жестокая схватка. Упоенный успехом ультиматума, поставленного нами России, Гофман желал продолжать в том же духе и еще раз хорошенько ударить их по голове. Мы с Кюльманом стояли на противоположной точке зрения и требовали перехода к спокойным деловым совещаниям, обсуждения параграфа за параграфом; причем неясные параграфы должны быть временно отложены. Лишь когда вся эта очистка будет произведена, необходимо связать все эти неясные пункты в одно целое и телеграфировать обоим императорам, испрашивая у них директив для решения вопроса. Это несомненно самый верный способ избежать полного краха.