Солдаты эры Водолея - Дмитрий Агалаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему тут, не в доме? — спросил его дядя. — Да ты в крови… Неужели, безумец, ты сделал это?!
— Да, я убил его.
— А ты знаешь, чем может грозить твой поступок?
— Знаю — смертью.
Сенатор не сводил с него глаз.
— Твой поступок может повлечь за собой сотни смертей наших братьев и сестер!
Александр опустил голову:
— Они не дознаются — я сорвал с пояса Септима кошелек. Для преторианцев это разбойничье нападение: все знают, как Септим богат. Но ему, этой свинье, я сказал все!
Константин Лонгин вздохнул:
— Однажды твое ожесточение погубит тебя — и оттого горько моему сердцу!
В доме у сенатора Лонгина Александр сжег окровавленную одежду, смысл в кадушке с себя кровь. Они съели по лепешке, выпили вина.
— Принеси наши боевые доспехи, Аристарх, — приказал Лонгин. — Сейчас нам понадобится самый богатый и устрашающий наряд. Мы едем за город. Нас ждет рассказ о том, что мы давно ищем. Обо всем по дороге!
Через полчаса из ворот дома Лонгинов выехали три всадника в бронзовых доспехах, при мечах, в шлемах, в легких алых плащах. Вскоре они миновали Ослиные ворота на юге Рима. Черные стрелы кипарисов уходили в синее небо. Лонгин поднял руку, все трое остановили коней.
— Варений! — крикнул Лонгин. — Ты здесь?
— Да, господин! — отозвался мужской голос.
И тотчас из темноты к ним выехал всадник в короткой тунике, на черном жеребце, при мече.
— Это наш друг, гладиатор Варений, свободный римлянин, — представил его Лонгин. — Он привезет нас к калеке.
Варений поклонился, и все четверо, ударив по конским бокам, устремились в предместья. Кипарисы и оливковые рощицы чернели по сторонам, лишь контур их очерчивало яркое серебро луны.
— Это там! — вскоре указал направо Варений. — Уже близко!
Они подъезжали к захудалой таверне, где к ночи собиралась вся местная беднота — дешевые проститутки, солдаты, прислуга хозяев окрестных вилл, ремесленники, неприкаянные вольноотпущенники и рабы. Тут раздавалась музыка: звенели цитры, кто-то бил в бубен. Оставив коней на попечение прислуги, все четверо обошли дом, постучались в двери…
В комнате с низкими потолками жарко горел очаг. Пахло курившимися травами и едой. На полках, среди глиняной посуды, горели две масляных лампадки. Нехитрые стулья и лавки стояли вдоль стен, на полу лежали циновки.
— Доброго вечера, знатные господа, — спускаясь по лестнице, надтреснутым голосом сказала хозяйка. — Да пребудет с вами Юпитер!
Долговязая пожилая женщина, еще сохранившая призрак некогда привлекательных форм, несомненно когда-то была проституткой. Ее туника, глубоко обнажавшая костлявые плечи и опавшую грудь, да и тяжелый слой белил и румян, наложенных на увядшее лицо, говорили сами за себя.
— Я — Асинария, — поклонилась она, приглядываясь к мужчинам, прицениваясь, рассматривая их, как товар. — Ваши имена мне не нужны. Только деньги! Но, как я вижу, вы приличные господа, и меня не обманете.
Получив свое серебро, она вывела к ним худого калеку в бедном хитоне: у бедняги не было рук по локти. Обрубки давно зарубцевались, но все же выглядели страшновато. И самый кончик носа был точно срезан грубым ножом. Глаза же увечного блестели так, словно он давно помешался.
— Это он самый — Сердика!
— Да пребудут с вами боги! — беззубой улыбкой приветствовал их калека.
— Хотите вина? — спросила хозяйка.
На питье в этой дыре согласился только Варений. Платил-то Лонгин! Да и Сердика попросил вина и бобов. Ел он как собака, а чашу мог ловко зацепить обрубками рук.
— Говори же, — кивнул Лонгин. — И будь откровенен — нас не интересуют твои бывшие разбойничьи подвиги! Только о деле!
Сердика понимающе кивнул.
— Это случилось давно, я был тогда молод, мы хозяйничали на дорогах, что вели в Кампанию, и не было на нас управы! Однажды ночью мы поджидали купца, что должен был проехать по этой дороге с товаром. Мы подметили его еще в Риме и теперь хотели разжиться тканями из Анатолии! Но вместо его телег на дороге при луне показался обычный двухколесный возок, запряженный мулом. Мы не брезговали ничем! Стащили возницу и набросились на его скарб. Там была молодая женщина. Тотчас обшарили повозку, но не нашли ничего, кроме старого тряпья, кувшина с водой да пары лепешек. Конечно, мы разозлились, хотели прикончить мужчину, но женщина просила не убивать его. Тогда в отместку мы воспользовались ею — по очереди. Возница кричал, чтобы мы оставили ее, вырывался, и тогда мы избили его до полусмерти. А она все кричала: «Доротеос! Доротеос!». Чтобы он не мешал, мы скрутили его и бросили в кусты. Женщина плакала, но пощады не просила. Точно чувствовала, что это — плата за его жизнь. Когда я брал ее, то на плечах и спине разглядел с десяток выжженных клейм. Я спросил женщину, откуда это. Она ответила, что хозяин за ее побег пробовал на ней новое тавро для своих лошадей. Она оказалась беглой рабыней из Сирии, прибившейся к этому бродяге, что погонял мулом. Наш купец никак не ехал, позже мы узнали, что он выбрал другую дорогу, что-то заподозрил. Один из моих товарищей, Парений, вновь перевернул возок и на этот раз отыскал странный предмет. Длинный! Он был завернут в целый ворох тряпок и спрятан глубоко под сиденье. Мы развернули тряпки… Это был меч. Не римский меч, каким вооружены легионеры, — Сердика кивнул на мощного Аристарха, больше других походившего на преторианца, — а такой меч, какой носят галлы или даже германцы. В два локтя длинной, а то и больше, отточенный с обеих сторон, как бритва!
«Ого! — сказал Парений. — Клянусь Марсом, знатная вещь!»
Он протянул руку и взял меч. Подкинул его, поймал. Меч был тяжелым, но тяжесть эта, я так понял, была приятна его руке. Но следом мой товарищ поморщился.
«Что такое? — спросил он. — Рукоять теплеет…»
И тут мы увидели легкое алое свечение, что шло от меча. И вот что самое странное, господа, это свечение тянулось от острия меча вперед — тонкой линией, и линия эта, — голос Сердики стал тише, — клянусь всеми богами, создавшими землю, становилась все длиннее! Неожиданно мой товарищ вскрикнул, выпустил меч и схватился за руку.
«Он обжег меня! — выкрикнул Парений. — Он обжег меня! Это меч Марса, клянусь! Самого Марса!»
Мы отступили, и вдруг увидели, как свечение стало уходить куда-то, а потом исчезло вовсе. Меч опять превратился в самое обыкновенное оружие. Что и говорить, клянусь всеми богами, меня разбирало любопытство и страх! Я взял его в руки, — калека посмотрел на свои обрубки и нездорово засмеялся, — в свои руки, которых теперь нет, и скоро ощутил, как они горят. Тогда и я отбросил эту проклятую штуку в сторону! А Марсий, наш предводитель, засмеялся:
